Посреди стола красовалась на расписном деревянном блюде горка пышных, с дыркой посредине, пшеничных лепешечек размером с пол-ладони, называемых у евреев гугелки. Витебский сразу обратил на них внимание и сказал:

— Теперь понимаю, почему вы, Алексей Иванович, назвали меня гугельманом. Я из тактичности не спросил: почему?.. Но откуда вам известно про них, потому что такие точно — уж не помню, когда последний раз, — видел, когда выпекала еще моя мама.

Было видно, что Витебский тронут и польщен особенным к нему вниманием.

— Если честно, — хитро улыбался Нексин, — то я вообще о них не знал, но как-то их готовила Александра, и я спросил: что это такое? Она мне объяснила. Ну а теперь я ее специально просил испечь для вас, сказал, кто у нас будет в гостях. Саша у меня большая мастерица в кулинарии, и я сам удивляюсь ее таланту в готовке… А вот, собственно, и она. — Он увидел ее выходящей из кухни. — Сашенька, будь добра, можно тебя на минуту…

Александра подошла к ним. Витебский встал из-за стола, низко наклонился, оттопырив зад, как раскланивающиеся перед публикой артисты, и поцеловал ей руку:

— Очень вам признателен, Саша… Буду откровенным, я даже немного растрогался, увидев, что вы приготовили! — Он указал на горку лепешек. — Откуда вам известна эта стряпня, если не секрет? — спросил вкрадчивым голосом.

— Ну что вы! — смутилась Александра. — Спасибо за оценку. Мне было всегда интересно знать, что стряпают, как вы сказали, разные народы.

Витебский повернулся к Нексину и сказал:

— Вам очень повезло, Алексей Иванович. Могу позавидовать…

После ухода Александры Витебский ел некоторое время молча. Нексин у него ничего не спрашивал. Наконец, гость сказал:

— Вы вкусно здесь кушаете, Алексей Иванович, но, надеюсь, понимаете, что я приехал совсем не для того, чтобы только кушать.

— Догадываюсь.

— Спасибо, я всегда знал, что вы умный человек, а с умными людьми и разговаривать легче. По моему личному опыту они все понимают сами с полуслова. Ведь так?..

— Пожалуй соглашусь, Григорий Борисович, но пока что вы эти полслова не сказали.

— Разве?.. Значит, еще думаю, с чего начать…

— С самого начала… Я очень хорошо понимаю, что Витебский не может поехать за двести километров только покушать, — теперь уже иронизировал Нексин. — Может быть, вы и поехали бы, если вас пригласили на гугелки, но о них не знали, они оказались маленьким сюрпризом, поэтому сюда привели обстоятельства другие и неотложные. Говорите, уважаемый Григорий Борисович, как есть.

Витебский сразу не ответил, а полез в портфель, достал из него тонкую папку, раскрыл, но было видно, что тянет время, что никакие бумаги ему вовсе не нужны, и он сказал:

— Я к вам, Алексей Иванович, всегда хорошо относился. Вы это знаете, мы даже могли с вами поболтать на отвлеченные темы, хотя я редко с кем это допускал. И я всегда был бы рад вам помочь, особенно теперь. — Он указал глазами на гугелки. — Меня правда это искренне тронуло… Но я, старый и продуманный еврей, первый раз в жизни, черт возьми, не могу никак понять, почему вдруг поменялись условия, вернее сказать, требования по отношению к вам… Ведь было четко определено, что вы вносите «десятину» для партии через шесть месяцев после вхождения в должность… И это было разумно… А теперь…

— Что теперь?

— Теперь мне говорят, чтобы я вам передал, что срок сокращен в два раза, и, следовательно, вы уже должны внести «десятину»…

Нексин после его слов потемнел лицом. Не зная, с чем мог пожаловать Витебский, все же такого поворота в разговоре не ожидал. Он быстро справился с волнением, стараясь оставаться спокойным, и сказал:

— Но это невозможно. Я только более-менее вник в дела производства, и мне нужно время, чтобы разобраться в некоторых вопросах, решив которые смогу выполнять обязательства.

— И я о том же! — воскликнул Витебский. — Я им говорю, что человек не совсем освоился, чтобы так скоро с него требовать, даже рассказал им анекдот про китайца, который сажал утром картошку, а вечером ее уже выкапывал, а когда его спросили: «Зачем ты это делаешь? Нужно дождаться урожая!» — он отвечал: «Осень кусать хосетца…»

— Смешно, — сказал, но даже не пытался улыбнуться Нексин, — но смешно про китайца, а в моем случае не очень.

— Понимаю, понимаю… Но не подумайте, что прямо сейчас нужно заплатить… Вам для этого дают неделю…

— Не могу заплатить и через неделю… У меня нет такой возможности.

Нексин и Витебский после небольшого, но содержательного диалога смолкли на минуту. Гость грустными глазами смотрел на гугелки, вспоминая свое далекое прошлое; директор лесхоза думал о том, что с ним будет дальше, понимая, что этим визитом посыльного история не закончится.

Нексин перехватил взгляд Витебского и сказал:

— Таких вы не купите ни в какой кулинарии.

Саша их аккуратно упакует и возьмете с собой.

Витебский довольно кивнул. Нексин продолжал:

— Григорий Борисович, а от кого поступило предложение так резко изменить условия по выплате «десятины»?

— В том и вопрос, что ни от кого конкретно не поступало, это как бы решение совета нашей партии… В кулуарах проговаривался вопрос, что раньше срока назначены выборы, для этого также срочно понадобились деньги… Может быть, по этой причине?..

— Что будет, если скажу, что для меня такие условия невыполнимы?

Витебский в ответ пожал плечами и сказал:

— Право, не знаю, Алексей Иванович, что и ответить, вы не хуже меня понимаете, что в таких случаях бывает… Партийная дисциплина превыше всего…

Тема их разговора была исчерпана. Витебский начал собираться к отъезду и пошел на улицу отдать некоторые распоряжения ожидавшему водителю. Нексин попросил Александру собрать для Витебского гостинец; потом, оставшись на несколько минут один, задумался. Заключенный между ним и партией «За Отечество» негласный договор о «десятине» был надежнее, чем любой бумажный договор с соблюдением требований законов. Если для бумажного можно было всегда найти какую-то лазейку и не исполнить, потому что все законы пишутся с таким обязательным условием, чтобы имелась возможность их не исполнить, то в случае с партией все было иначе: здесь, как во всяких сообществах, от политических до криминальных, были не законы, а понятия, обойти которые невозможно. И все же Нексин на что-то надеялся, догадываясь, что резкая смена отношения к нему произошла не без содействия Баскина, решившего отомстить. Для этого не могло быть ничего лучше, чем попытаться убрать Нексина, оставив без материального содержания; но, что для Нексина было еще больнее, лишить должности и выбросить на улицу, сделать никем. Это наказание являлось главным в практике чиновничьей среды, партийных организаций,