В пустом полночном вагоне она еще как-то держалась, но, поднявшись из метро в слякотную мартовскую морось, разрыдалась, едва выйдя из вестибюля «Спортивной». Снег, смешиваясь со слезами, таял на щеках, и Женя думала, что сейчас в Гришином бумажнике могла бы лежать не Машина, а ее фотография. Ее и их детей.

Ночь обступила Женю; влажная, промозглая ночь сочилась слезами и отчаянием. Посреди темной и пустой улицы Женя вспомнила, как зимой 1943 года приехала в Москву, приехала именно сюда, чтобы найти дом тети Маши. Потерянная, она брела по этой самой улице. И что же? Круг замкнулся. Она была одинока тогда – и одинока сейчас. Прожив всю жизнь, она вернулась туда, где была.

Если бы Женя встретила сейчас ту девочку-подростка, что бы она сказала ей, о чем бы предупредила? Не ходи в чужой дом? Не влюбляйся в чужого мужа? Забудь про свою любовь и создай свою семью?

Только вряд ли молодая Женя стала бы слушать Женю старую. И потому предостережения лучше оставить при себе, а советы… что советы? У Жени есть только один совет, и она может его дать прямо сейчас, самой себе, без всяких чудес и машин времени.

Вот этот совет, един в трех частях: никогда не жалей о том, что уже нельзя изменить, никогда не думай о том, что больше не повторится, и наконец, никогда не плачь о невозвратном.

Но, несмотря на все советы, Женя еще плачет, войдя в свой подъезд. Только поднявшись на лифте на третий этаж, она увидит сидящего на ступеньках Валеру и поймет: что-то случилось, и сердце екнет от предательского всплеска счастья – она больше не одна, больше не одинока, она все еще кому-то нужна.

Сейчас она снова узнает, зачем ей жить.

Андрей мог вступить в НБП, затусовать в «Птюче» или заняться бизнесом, но стал журналистом.

Когда ты революционер, психонавт или коммерсант, легко измерить успех или неудачу: победила ли революция, достиг ли ты химического просветления или хотя бы инсайта, заработал ли свой миллион. В деле превращения России в цивилизованную страну и создания достойной жизни для ее граждан никогда нельзя быть уверенным в успехе, поскольку никто не знает, что такое достойная жизнь и что такое быть «цивилизованным». Не говоря уже о том, что никто не знает, хочет ли Россия быть цивилизованной по-западному и как видят достойную жизнь те, кому ты хочешь ее принести.

И вот постепенно журналистская сверхзадача отходит на второй план, а остается только желание не прозомбить дедлайн и избежать ляпов в текстах. Борьба за лучшую жизнь сменяется войной за рекламодателя и битвой за тираж – в этой борьбе можно хотя бы измерить успех.

В начале двухтысячных молодые журналисты стали говорить Андрею Дымову: «О, мы учились на ваших текстах!» Слышать это было приятно, но Андрей и без того знал себе цену: уже несколько лет его опыт и квалификация обеспечивали ему позицию главного редактора, на которой он, впрочем, не особо задерживался. Когда-то, в конце девяностых, журналы, которые он возглавлял, убивал общий кризис или финансовые проблемы учредителей, а последние годы причиной увольнения обычно служили конфликты с издателями. Поэтому слова молодых журналистов звучали горьким напоминанием о давно прошедших временах, о золотой эпохе бури и натиска, когда всепроникающий «формат» еще не разъел ни дорогой глянец, ни пестрые молодежные журналы, – о времени, когда Андрей знал: у него есть возможность говорить с аудиторией о том, что считал важным, и тем языком, который считал подходящим. Сегодня темы и язык все чаще определяли издатели и рекламщики – Андрей ругался с ними, но с каждым годом ему все труднее было отвечать себе, зачем он продолжает эту борьбу, обреченную на поражение. Год за годом он дрейфовал в поисках приемлемого баланса денег и свободы и в начале 2006 года оказался главным редактором малоизвестного глянцевого журнала – из тех, которые раскладывают в магазинах, банках или самолетах, связанных с издателями деловыми и партнерскими связями. Такие журналы не особо ищут рекламодателей: большая часть рекламных полос занята теми самыми дружественными банками и магазинами, и благодаря этому Андрей получил некое подобие независимости.

Это была стабильная и скучноватая работа, но в новом тысячелетии Андрей уже не хотел от работы ни удовольствия, ни развлечения – как, собственно, и от жизни в целом. В свои тридцать с лишним он не обзавелся ни близкими друзьями, ни постоянной девушкой. Конечно, у него было множество знакомых: как всякий часто меняющий место работы журналист, Андрей хранил в записной книжке своего мобильного почти тысячу номеров, в том числе людей, которых давно не мог вспомнить. Телефон звонил весь день… коллеги, приятели и даже как-то доставшие его номер незнакомые люди. Его приглашали на вечеринки, премьеры и праздники, фрилансеры искали заказы, а недавно уволенные журналисты – вакансии. Утром Андрей ехал на работу, вечером – на очередную презентацию, модное пати, в «Маяк» или в «Проект О.Г.И.», домой возвращался ближе к полуночи, пьяный ровно настолько, чтобы уснуть быстро, но не страдать от утреннего похмелья. Раз в месяц-другой он привозил к себе какую-нибудь знакомую; секс был в меру страстным и в меру техничным, но девушки почти никогда не перезванивали Андрею, и он им тоже. Через месяц Андрей встречал ночную гостью на очередной вечеринке, она улыбалась и говорила с ним так нейтрально-доброжелательно и светски, что временами он пугался – не подошел ли он по ошибке не к той девушке, запутавшись в крашеных блондинках, начинающих бизнесвумен и светских львицах второго эшелона. Впрочем, несколько раз, проявив настойчивость, Андрей получил подтверждение ночному визиту – «ой, сегодня никак не могу, давай в другой раз…», – и в конце концов ему пришлось признать, что ни его мимолетные подружки, ни он сам просто не хотят продолжения.

Так оно и шло, пока летом 2006 года Андрей не встретил Зару.

Все начиналось как обычно: они были шапочно знакомы уже года два, а сейчас зацепились языками на презентации и потом, заскучав, отправились сначала в соседний бар, а ближе к ночи – к Андрею на «Коломенскую». Целовались в такси и лифте, трахаться начали едва ли не в прихожей, но закончили все-таки в спальне, на большой кровати, которую Андрей купил еще в кризис девяносто восьмого, спасая деньги с корпоративной карточки.

Потом они лежали в полусумраке, не зная, о чем говорить. Сплетни про знакомых, новости медиаиндустрии или индустрии моды – короче, все темы сегодняшнего вечера – были как-то неуместны. Андрей механически гладил мягкое Зарино плечо и понимал, что вот-вот выключится, как все чаще и чаще выключался на скучных летучках. Нужно было что-то сказать, и он спросил, успела ли Зара уже съездить в отпуск. Она была у мамы в Ростове, а в июне – в Питере, смотрела белые ночи – никогда раньше не видела.

– Белые ночи – это классно, – без всякого выражения сказал Андрей. – «Сижу, читаю без лампады…».

– В смысле? – спросила Зара.

Андрей посмотрел на нее: не, не шутит, в самом деле не поняла – какая лампада, при чем тут?

– Ну, это Пушкин, – сказал Андрей. – Типа вот так: сижу, читаю без лампады, и ясны спящие громады каких-то улиц, и светла Адмиралтейская игла. Здесь, не пуская тьму ночную на голубые небеса, одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса.