– Круто! – с искренним восторгом сказала Зара. – То есть ты реально всего Пушкина наизусть помнишь?

Андрей смутился: бабушка Женя не только по десять раз прочла с ним всю русскую классику, но и считала, что интеллигентный мальчик должен учить стихи наизусть, чтобы исполнять по первому требованию в присутствии многочисленных гостей. Вступление к «Медному всаднику» Андрей выучил еще лет в восемь и в глубине души считал общим местом, этаким common knowledge, похваляться знанием которого немного стыдно.

– Ну, не всего, конечно, – сказал он, – но кое-что знаю.

– Почитай еще, – попросила Зара, поворачиваясь на бок и целуя Андрея в плечо, – у тебя хорошо получается.

Сев в кровати поудобней, он целиком прочитал «На берегу пустынных волн…», а потом еще пять стихотворений из своего детского набора, про которые был уверен, что помнит без существенных ошибок. Зара слушала восхищенно и просила продолжать. Когда в запасе оставалось одно «Лукоморье», Андрей пошел к дедовскому книжному шкафу, отворил тяжелую дверь и нашел старый трехтомник, к счастью, довольно быстро. Зажег в спальне свет, сел в кресло и, заглядывая в книжку, читал едва ли не час.

После хрестоматийных стихов о море и осени он с опаской прочел: «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…» – Зара, с ее порывами пылких ласк, описывалась скорее в первой строфе, – а добравшись до «Я помню чудное мгновенье…», почувствовал себя бессовестным манипулятором. Но Зара умиротворенно кивала в такт первому стихотворению, а на гения чистой красоты только счастливо улыбнулась – наверное, потому, что в самом деле была красива и знала это.

Возможно, лет через десять-пятнадцать Зара, как многие восточные женщины, растолстеет и расплывется, но сейчас, в двадцать пять… густые черные волосы, гладкая смуглая кожа, широкие бедра и неистовый сексуальный темперамент. Андрей любовался ею, поглядывая поверх книги, а в конце концов закрыл Пушкина и вернулся в кровать, где через час они уснули чутким сном, наполненным касаниями, объятиями и поцелуями.

Прощаясь утром, Андрей немного жалел, что и эту ночь придется списать как очередной one night stand, но в обед Зара прислала ему эсэмэску, спросив, что он делает вечером.

Так они начали встречаться, и хотя о том, чтобы съехаться, речь еще не шла, проводили вместе почти каждую ночь. Инициатива всегда принадлежала Заре, и поначалу Андрей недоумевал, пытаясь найти какую-нибудь корыстную причину страстности и напора, так ему непривычных. Но Зара не хотела от любовника ни денег, ни подарков, ни рекламных публикаций, так что месяца через два Андрей, осмелев, спросил, чем же не особо успешный журналист привлек девушку на десять лет моложе. Зара, смеясь, ответила, что той ночью почувствовала себя, как Кэрри Брэдшоу в гостях у героя Михаила Барышникова, а это очень круто. Андрей улыбнулся и кивнул, хотя сравнение со знаменитым танцором его обескуражило: «Секс в большом городе» он не смотрел, поэтому не совсем понял, что Зара имела в виду.

Вот так Андрею и пришлось поверить, что просто он впервые за много лет встретил девушку, которая в него влюбилась. Ну что же, говорил он себе, если о таком рассказывают в книгах и в кино, почему это не может случиться со мной?

В том году Москва переживала небывалый экономический подъем. На месте снесенного «Военторга» построили новый, с подземной парковкой, трехэтажной мансардой и круглым куполом. Росли цены и зарплаты. Банки все охотней выдавали ипотеку на квартиры и кредиты на машины, и вот результат – теперь дорога на работу занимала час с лишним. Стоя в пробке, Андрей думал: если дальше так пойдет, придется снять что-нибудь в центре, наверное, уже вместе с Зарой. Небо, низкое и серое, нависало над ним, бабье лето отменили, золотые листья в одночасье облетели, и зарядили дожди. На работе коллеги с тоской глядели в окно и обсуждали, что надо бы сдать квартиру и уехать в Гоа до весны, а то и подольше: там солнце, там тепло.

Тем воскресным утром Андрей проснулся и не мог понять, который час: сумерки в комнате, морось за окном. Он потянулся за «нокией»: всего-навсего десять, можно еще поспать. Вернув мобильник на тумбочку, он обернулся к Заре: она спала, подложив кулачок под круглую смуглую щеку, и спящей казалась еще моложе. Девочка, почти ребенок. Сейчас ее полные губы, густые брови и крупный нос вызывали у Андрея необъяснимую грусть. Он любил, когда судорога желания и страсти искажала Зарино лицо, но утренние мгновения, когда ее черты были смягчены сном, наполняли его тихой, задумчивой нежностью.

Дождь монотонно стучал за окном, Андрей осторожно встал и, пройдя на кухню, включил ноутбук. Пока загружается, сварю кофе, подумал он. Разбужу Зару минут через десять, романтично принесу кофе в постель, вот только почту посмотрю.

Он залил коричневый порошок холодной водой и поставил турку на огонь. Есть две минуты глянуть в компьютер, главное, не зачитаться, а то кофе убежит.

И вот Андрей подходит к компьютеру, открывает Outlook, сразу видит два письма по работе, пять – спама и шестое не пойми от кого с сабджектом Privet и уже собирается отправить его в корзину, но тут рука замирает, а потом указательный палец медленно нажимает на кнопку мыши, и, пока открывается письмо, ему хочется зажмуриться, потому что Андрей уверен: он давно забыл эту фамилию, а имя… мало ли на свете женщин с именем «Anna»?.. Но нет, он не забыл и не ошибся, и вот он смотрит на пять строчек транслитом и даже не сразу понимает все слова, а потом раздается шипение, квартира наполняется запахом горелого кофе, Андрей никак не может встать, и только когда Зара кричит из комнаты: у тебя что, кофе убежало? – захлопывает ноутбук резко, словно заметая следы преступления.

В Чикаго – глубокая ночь, но Anna Lifshitz, Аня Лифшиц, не может уснуть. Спит под боком уставший муж Саша, спит в соседней комнате девятилетняя Леночка, а вот Аня ворочается с боку на бок, и ортопедическая подушка то горяча, то холодна, и в комнате не то холодно, не то нечем дышать. В конце концов Аня встает и уходит на кухню. Что это я так разнервничалась? – спрашивает она себя, хотя, конечно, знает ответ.

В Шереметьеве она держалась до последнего и заплакала, только когда Андрей ее уже не видел. Таким она и запомнила его: в старой кооперативной куртке и драных джинсах, худой, взъерошенный, он тянет руку и машет, машет, и вот уже только его ладонь мелькает над головами провожающих. Аня плакала, когда они шли длинным коридором к посадке на самолет, и аэрофлотовская стюардесса спросила: Что же вы плачете? Вы же навсегда улетаете из этой страны! – и Аня ей ничего не ответила, а продолжала плакать, пока самолет набирал высоту, пролетал над границами, которых не было еще два года назад, над новыми независимыми государствами, над бывшими странами социалистического лагеря… а потом вдруг перестала, словно у нее кончились слезы или что-то оборвалось внутри. В этот момент в своей московской квартире Андрей услышал тихий пинг, звук лопнувшей струны, а Аня неподвижно сидела, глядя перед собой сухими невидящими глазами, а потом повернулась и стала смотреть в иллюминатор, где далеко внизу оставались облака, похожие на ноздреватые сугробы или пену, опадающую в чашке капучино.