Прошло много лет. Собственно, прошла жизнь. Аня окончила университет, вышла на работу, вышла замуж, родила Лену, Саша получил место в Чикаго, они взяли ипотеку, переехали в собственный дом в субурбе, Лена пошла в садик, Аня снова вышла на работу, Саша получил повышение, Лена пошла в школу… и все эти годы Аня не вспоминала про Андрея, изо всех сил не думала о нем, вот просто никогда, буквально ни разу, и не рассказывала даже мужу (а она ничего от Саши не скрывала), не рассказывала даже подружкам (а у нее были близкие подружки, и русские, и американки), не рассказывала даже шринку (а она полгода ходила к шринку, перед тем как уговорить Сашу снова отпустить ее на работу), не рассказывала никому, потому что зачем рассказывать? Это было так давно, что Аня давно забыла, насколько давно это было.

Когда в Чикаго шел снег, Аня не вспоминала, как вдвоем с Андреем бродила по заснеженной Москве; не вспоминала Андрея, когда видела на кампусе худых и взъерошенных восточноевропейских подростков; не вспоминала, когда в аэропорту взлетала над головами провожающих мальчишечья ладонь, трепещущая от любви и отчаяния. Америка была хорошей страной, отличной страной, много лучше, чем монструозный Советский Союз, лучше, чем непонятная независимая Россия, – зачем портить любовь к этой стране? Ане и без того поначалу было здесь трудно, она столько усилий приложила, чтобы стать здесь своей, – зачем же отравлять счастливую жизнь, к которой она так долго шла?

Неделю назад, пройдя по случайной ссылке, Аня попала в какой-то нелепый русскоязычный блог, a Russian Style New Age Blog, как она сказала бы своим американским подружкам. Автор смешивал Кастанеду, йогу и тантру, то есть вещи, к которым Аня была полностью равнодушна. Вдобавок блог не был частью ЖЖ, как все остальные русские блоги, а на американский манер жил на отдельном домене, и вот Аня, уже собираясь закрыть страницу, вдруг увидела в строке Safari адрес сайта.

Почему-то стало очень холодно, руки онемели, перед глазами пополз белый туман. С трудом Аня нашла в меню раздел «Обо мне», щелкнула мышью и рассмеялась с облегчением – с фотографии смотрел седобородый старик, и звали его вовсе не Андрей, а Валерий. Наверно, однофамилец, подумала Аня и тут же поняла, что, конечно же, нет, не однофамилец, а отец.

Нельзя быть такой истеричкой, сказала она себе и в приступе внезапной храбрости вбила в Google те самые имя и фамилию. По первой же ссылке открылась старая статья Андрея, фотографии автора не было, но был e-mail, и Аня не стала его даже записывать, потому что запомнила с первого раза, и еще неделю перекатывала в памяти, надеясь, что он, как шар в лузу, рано или поздно попадет в дальний угол, в запертую кладовку без ключа, куда свалены ее московские воспоминания. Но непослушный адрес все катался туда-сюда до самого субботнего вечера, когда Аня вернулась с вечеринки веселая и чуть пьяная, потому что сегодня была Сашина очередь вести машину и было бы глупо не выпить, правда? Правда, правда, согласился Саша и добавил: иди уже спать, а сам пошел в душ, но Аня не стала спать, а открыла свой «мак», вбила адрес и написала Privet в теме письма, потому что у нее в первые годы эмиграции не было русской клавиатуры и даже теперь по старой привычке она иногда пользовалась транслитом, – и вот ведь странная вещь, стоило Ане нажать кнопку Send, как этот чертов e-mail сразу пропал из памяти. Вот и хорошо, подумала она и закрыла крышку ноутбука, теперь я могу спать спокойно.

Но Аня не спит уже четвертый час, и даже чтение New Yorker не помогает, и тогда она берет компьютер, тащит на кухню и опять проверяет почту. Два письма спама – и больше ничего.

Аня глядит на часы и думает: что ж такое? В Москве уже пол-одиннадцатого, не может же он так долго спать, даже в воскресенье!

Ответ пришел только на следующую ночь: Андрей написал его в понедельник, придя на работу, и Аня ответила утром своего понедельника, так что ее имейл свалился в Inbox, когда Андрей уже собирался уходить. Настоящее письмо, два экрана русских букв, не пять строчек транслита, – Андрей прочитал дважды, но не успел ответить, потому что Зара уже третий раз звонила сказать, что ждет в кафе рядом с офисом, они ведь собирались вечером в кино, и если Андрей не поторопится, они точно опоздают, потому что пробки. Андрей выключил компьютер и весь вечер сочинял письмо, которое сможет написать только завтра утром, раньше всех придя в офис.

Так они начали переписываться – им нужно было много друг другу рассказать. Сначала разобрались с официальными биографиями – замужем, работаю, дочке девять; не женат, детей нет, был переводчиком, теперь журналист, – и когда Аня спросила: «А ты живешь все в той же квартире?», они ступили на шаткий, рискованный путь воспоминаний. Он раскачивался, как веревочный мост над пропастью, у них кружилась голова, они изо всех сил цеплялись за хлипкие перила, но шли вперед, шаг за шагом, и не могли остановиться.

Помнишь, как ты увидел меня первый раз? А порнушку в конце «Забриски-пойнт»? А похороны твоего деда? А как мы потом гуляли всю зиму? И шел снег, да, конечно, помню, и я тоже. И вот наконец дошло дело до «помнишь, как мы поцеловались первый раз?», и следом одна за другой всплыли подробности, вспомнился их особенный язык, язык двух влюбленных подростков, трогательный и щенячий, казавшийся когда-то чудесным и неповторимым. Как ты называл мою pussy? Как ты называла мой член?

Первый поцелуй, первый секс, первые открытия неисчислимых комбинаций двух влюбленных тел – на это ушла целая неделя, и даже ненасытная Зара удивлялась внезапному напору своего возлюбленного так, что, зажав в угол единственную в офисе подружку, горячо шептала ей в розовое ушко, украшенное тройным пирсингом: «Ты не представляешь! Мой Андрей! Пять раз за ночь! Три дня подряд! Я думала, так только в порнухе бывает!» – а ее Андрей в это время писал уже третью страницу ежедневного письма, и с каждой строчкой все ближе и ближе был момент, когда Аня спросит: «А помнишь, как ты махал мне в Шереметьеве?» – и Андрей напишет: «Когда ты прошла погранконтроль, я вдруг услышал, как ты плачешь. Ты правда плакала, да?» – и она ответит, что рыдала несколько часов и перестала только где-то над Веной, и тогда Андрей спросит: «Ты скучала обо мне?» – и тут оборвутся веревки, рассыплется настил, доски одна за другой полетят в пропасть, и следом за обломками моста рухнут они оба.

За столом в своем кубикле Аня написала: «Да, я скучала по тебе!» – и вдруг поняла, как же она скучала, как скучала каждый раз при виде падающего снега, нескладных лохматых студентов, прощальных взмахов в аэропортах. Воспоминания нахлынули, нахлынули и сбили Аню с ног волной ее собственных слез, и она сидела, вжавшись в дорогое офисное кресло, закрыв лицо руками, изо всех сил стараясь если не сдержать рыдания, то хотя бы не всхлипывать так громко.

«Я тоже скучал!» – отвечает Андрей, и вечером уже не будет ни пяти раз, ни одного, так что Заре останется только гадать, что же случилось с ее парнем на прошлой неделе или, наоборот, на этой, и в конце концов она решит, что не зря говорят – у мужчин тоже бывают критические дни, вот, наверное, и все объяснение, шепчет она подружке, пожимая округлыми плечами под полупрозрачной блузкой в тот самый момент, когда Андрей читает новое Анино письмо, где та рассказывает, как на последнем курсе встретила Сашу, рассказывает, чтобы получить от него в ответ: «Ты влюбилась в него? Сразу? Как в меня? Или сильнее?»