— На машине своей.

— Вы видели эту машину? — уточнил Пахарь. — Или вы думаете, что они приехали на своей машине?

— Что же — я их машину не знаю, что ли? — поджала губы женщина. — Если я три года у них проработала — вы как думаете? Приехали и поставили машину во дворе…

Она занервничала, но Пахарь не обратил на это внимания, коротко потребовал:

— Дальше!

— Пришли в дом…

— Как они себя вели?

— То есть как? — опустила женщина глаза.

— Нервничали? — подсказал Пахарь.

— Да я не разобралась, — вильнула женщина.

Подняла глаза, встретилась со взглядом Пахаря и сразу же сдалась:

— Да!

— Ну-ну! — подбодрил ее Пахарь. — Рассказывайте! Как себя Тропарев повел?

— Выпроводил. Давай, говорит, Зинаида, в отпуск дуй. На две недели.

— Это еще почему?

— Не объяснил.

— Ну надо же! — сказал Пахарь. — На две недели! С ума сойти! А до того одно только воскресенье и могли самостоятельно без вас прожить. Да и то, если только на весь день деликатесов наготовлено. Как же они собирались жить без вас? А вы за эти три года вообще сколько раз в отпуск ходили?

— Не ходила я. Место боялась потерять. Кто же такой работой разбрасывается?

— Так-так-так! — собирал разбежавшиеся мысли Пахарь. — Что еще он вам говорил?

— Ничего! — ответила Зинаида с твердостью, которой обычно пытаются прикрыть ложь.

— Вы это точно помните? — заподозрил неладное Пахарь.

— Ну конечно! — сказала женщина с вызовом.

А у самой глаза стремительно наполнились слезами.

— Не надо, — ласково сказал Пахарь. — Угрожал он вам?

Обижал? Или наоборот — задобрить пытался?

— Он денег дал, — сказала женщина и заплакала.

Получение денег как повод для печали — в этом для Пахаря было что-то новое.

— Мало дал? — предположил он.

— Много! — сквозь слезы сказала Зинаида.

Подошла к старенькому, в царапинах на выгоревшем лаке серванту, открыла дверцу и из вазы с отколотым краем вытащила деньги.

— Вот! — продемонстрировала обреченно.

Денег было много.

— Это вам дал Тропарев? — спросил озадаченный Пахарь.

— Да! — заливалась слезами женщина.

Кажется, эти деньги жгли ей руки.

— За что же он вам отвалил такие деньжищи? — жестко спросил Пахарь, хотя и знал заранее, что этот вопрос непременно вызовет истерику.

Уж если Зинаида от одного только прикосновения к этим деньгам плачет навзрыд, вопрос о причине тропаревской щедрости доведет ее до кондрашки.

Она ткнулась лицом в лакированную дверцу серванта и плечи ее затряслись.

— Я ничего не знаю! — бормотала она. — Я ничего сообщать не буду!

А потом с ней действительно случилась истерика. Она повалилась на штопаный-перештопаный половичок, подвывая и постукивая головой о пол, и Пахарь наблюдал за происходящим, даже не пытаясь ей помочь, потому что не знал — как. Зинаида выплакала свое женское горе, и когда совсем обессилела, — она уже не могла сопротивляться, юлить и что-либо придумывать. У нее был вид человека, только что пришедшего к небесспорному для всех остальных, но только не для нее, выводу: сколько веревочке ни виться…

— За что он вам заплатил? — с мягкостью инквизитора повторил свой вопрос Пахарь.

— Он не сказал, — произнесла женщина тихим голосом.

— Но вы-то поняли, — продолжал свое жестокое дело Пахарь.

Она закатила глаза к потолку и сказала, будто отчитывалась перед кем-то там, наверху:

— Он меня позвал. Сказал, что отпуск у меня на две недели. Пока что. А там видно будет.

Пауза.

— Ну!!! — грозно потребовал Пахарь.

У нее задрожали губы.

— А я смотрю, — прошептала-проплакала Зинаида. — Кровь у него!

— Где?

— На одежде. У него дубленка такая… Итальянская…

— Много крови?

— Пятнышко.

— Свежее?

— Да.

— А дальше что?

— А дальше он увидел… Что я увидела…

Губы у нее тряслись — вот-вот заплачет.

— Ну!!! — рявкнул Пахарь, испугавшись, что не дорасскажет она до конца, разревется.

— И он мне денег дал!

— Чтобы молчали?

— Не объяснил. Просто принес, мне в руки сунул и сказал, что отпускные.

— И это все?

— Да! — сказала она почти с ужасом.

Разве мало этого, мол?

— И вы ушли, — сказал Пахарь.

— Да.

— И больше там не появлялись.

— Не появлялась.

— И Тропаревых не видели.

— Видела.

— Где? — насторожился Пахарь.

— Известно где. Дома. Я к ним на следующий день пришла.

Забыла из вещей своих что-то.

— Это восьмое число было?

— Да, восьмое.

— И Тропаревы были дома, — полувопросительно-полуутвердительно произнес Станислав Сергеевич.

— Дома, — сказала Зинаида. — Все трое.

— Как — трое?

— Ну как же! — пожала плечами Занаида, не понимая, в чем причина изумления ее собеседника. — Хозяева. И дочка их.

— Людмила?!

— Людмила. А что?

Богдан сидел на кухне своей квартиры и пил водку, закусывая купленными в супермаркете парниковыми огурцами без вкуса и запаха. Когда водки в бутылке осталось на донышке, он наконец ощутил способность размышлять и, самое главное — действовать.

Он набрал номер мобильного телефона Натальи.

— Алло?

Натальин голос он узнал сразу. Непривычно было только то, что она ответила осторожно и явно нервничая, как нервничает человек, ожидающий звонков неприятных и настораживающих, от которых не ждут ничего хорошего.

— Привет! — сказал Богдан. — Как дела?

— Здравствуйте, — все та же настороженность в голосе. — А с кем я говорю?

— Это Богдан. Не узнала?

— Богданчик! — рассмеялась Наталья, явно испытав облегчение. — Будешь богатый!

— Если сдам бутылки, — ответил он мрачно. — Ты где сейчас? — В Финляндии.