— Какой гипноз?

— Кривулин. Дар внушения у нее. Бывает, придет какая женщина, у нее в семье проблемы, муж пьет, дети бедокурят, да мало ли что бывает, так Кривуля ей наговорит, нашепчет. Сглаз, порча, то да се, бедолага от Кривули уходит в состоянии вовсе не вменяемом. Так то взрослый человек, поживший, уже своя голова на плечах — и то Кривуле поддался. А Люда что? Ребенок ребенком, она и жизни-то не видела, на всем готовом за родительской спиной. И Кривуля ей уже и за папу, и за маму, а родители получаются заместо мебели.

— Так вы про Тропарева недорассказали, — упрямо возвращался к главному Пахарь. — Пришел он на кухню, поздоровался… а разве не удивился тому, что вы пришли?

— Спросил. Я объяснила, что за вещами. Он развернулся и ушел.

— И еще вы говорили, что хозяйку тоже видели.

— Проходила через гостиную, — кивнула Зинаида. — Мы издалека с нею перездоровкались. И все. Я ушла.

— А как вы думаете, — произнес Пахарь, глядя на собеседницу испытывающе. — Если я вас с Людмилой сведу, посажу вот здесь друг против друга, и вы тогда тоже повторите без запинки все, что мне сейчас сказали?

— Ну конечно! — сказала женщина растерянно, будто не понимала, чего от нее добиваются. — А разве я не так что-то сказала? Неправильное что-то?

— Вся штука в том, — произнес Пахарь обличающим тоном инквизитора, — что Люда Тропарева в последний раз видела своих родителей днем седьмого числа. Потом они исчезли и больше уже не объявлялись. И поэтому утром восьмого всех троих Тропаревых вместе вы видеть никак не могли.

— Это кто вам такое сказал? — изумилась женщина.

— Сама Люда Тропарева. И у меня возникает вопрос. Какая такая веская причина заставляет вас говорить неправду?

* * *

Термометр в сауне представлял собой квадратную дощечку с выжженной по окружности шкалой и цифрами, обозначающими температуру. Металлическая стрелка описала вдоль шкалы длинную дугу и уже заползла за цифру 100, а дальше еще были и 110, и 120, и 130.

— Не люблю жару, — сказала Люся и скользнула с верхней полки на нижнюю.

Наталья, лежа на предусмотрительно брошенном на нагретые доски верхней полки полотенце, повернулась на бок.

— Ты не понимаешь, — сказала она. — Здесь хорошо.

Она смотрела на Люсю с прищуром, словно пыталась разобраться, чем лично для нее может быть опасна эта девчонка. Стройна и для мужчин наверняка привлекательна, но худа и, обнаженная, выглядит даже беззащитной.

— Какое у тебя пятно, — сказала Наталья. — Родимое?

Люда машинально коснулась левой стороны своей груди, где у нее была большая, размером с крупное яйцо, отметина, и застенчиво улыбнулась.

— Это у меня с рождения. Моя знакомая говорит, что это знак.

— Знак — чего?

— Особый. Я не знаю, как объяснить. В общем, я отмечена.

— Кем? Богом?

Люся полыхнула в ответ взглядом.

— Я не знаю, — сказала она.

— И что тебе дает твоя избранность?

— Пока ничего.

— А когда же будет?..

Наталья, спрашивая, смотрела невозмутимо, но можно было подумать — насмешничает.

— Я и сама не очень верю, — призналась Люся и обхватила ладонями плечи, будто ей было холодно в жарко натопленной сауне, но на самом деле прикрывая родимое пятно.

Только тогда Наталья отвела от отметины взгляд.

— Она меня пыталась научить, — сказала Люся. — Эта моя знакомая. Та бабушка, у которой я жила. Ты ее видела.

— Да, — ответила Наталья, деревенея лицом. — Видела, как же. И чему же она тебя учила?

— Всему, что сама умеет. Людей насквозь видеть. Определять, над кем какое заклятье. На кого порчу наслали. Ну и снимать порчу, конечно. Сглаз снимать. Потом еще снадобья готовить.

— Ну и как? — спросила Наталья сухо. — Получается?

— Нет! — смущенно засмеялась Люся.

Ее смех Наталье не передался.

— А отчего же так? — спросила она, глядя с прищуром. — Не способная оказалась ученица?

— Наверное, — улыбалась Люся. — Даже травы всякие — и те мне не даются.

— Названия забываешь? Или пропорции?

— С пропорциями как раз все в порядке. Только каждую травку надо чувствовать. Бабушка с ними даже разговаривает.

— И ты тоже?

— И я, — кивнула Люся. — Только толку никакого.

— А какой может быть толк?

— Трава все может. Надо только уметь.

Наталья усмехнулась и вытянулась на полотенце, глядя на близкий потолок.

— В общем, ведьмы из тебя не получилось, — сказала она.

— Это правда. Но бабушка сказала, что мне надо все перенимать и всему учиться. Что сначала не будет ничего получаться, но на это не надо обращать внимания, потому что потом все изменится.

— «Потом» — это когда?

— Когда ее не будет. И еще она сказала, что все эти умения — на самом деле не главное. Главное — чтобы я родила. У каждого свое предназначение.

* * *

У Зинаиды дрожали губы, и она смотрела тоскливым взглядом человека, который обнаружил, что весь мир — против него.

— Я вам не верю — сказал жестокосердечный Пахарь.

— А это вот? — умоляюще произнесла Зинаида и указала на деньги. — Александр Борисыч мне дал! Разве это не доказательство? У меня такой суммы за раз никогда в руках прежде не было!

— В это я охотно верю, — кивнул Пахарь. — Что впервые такую сумму получили. Но не факт, что от Тропарева.

— Как же это? — растерялась Зинаида.

— На них ведь не написано, что они тропаревские. Их вам запросто мог кто-то другой дать, чтобы вы потом рассказывали то, что мне сейчас рассказываете, а не то, что на самом деле видели.

Пахарь смотрел на женщину и увидел, как она дрогнула при его последних словах.

— А-а! — сказал он торжествующе. — Угадал?

— Что-то случилось! — нервно мяла подол платья Зинаида. — В тот день точно что-то случилось!

Она смотрела на собеседника с мольбой, будто от того, поверит ли он ей сейчас, зависели ее дальнейшие жизнь и благополучие.

— Он не просто так мне деньги дал, конечно!

— «Он» — это Тропарев? — недоверчиво осведомился Пахарь.

— Да! Поверьте, что это он! Его деньги! Правда! И то, что не просто так он мне их дал — я это понимаю! Но я не понимаю, за что! О чем я должна молчать?

— А если подумать? — улыбнулся хищно Пахарь.

— Поверьте…

— А если подумать?! — возвысил он голос.