Рикардо Рейс лежит в постели, правой рукой обнимая Лидию, ихвлажные от пота тела чуть прикрыты простыней, доктор — гол, служанка — в сорочке,взбитой выше талии, и оба уже не помнят, а может, поначалу и помнили, но быстроуспокоились и забыли про то утро, когда он понял, что бессилен, а она в толк немогла взять, в чем провинилась, за что отвергнута. На заднем дворе соседкиведут двусмысленный диалог, многозначительно прижмуривают глаза, жестамидоговаривают то, что выговорить язык не поворачивается: Опять, Куда ж это нашмир катится, Ни стыда, ни совести, Я бы вот ни за какие коврижки, Не надожемчуга и злата, и, раз уж прозвучала строчка из детской песенки, следовало быдопеть: Не надо шали шерстяной, И без богатства я богата, Когда мой миленькийсо мной, да, следовало бы, будь эти соседки не старыми бабами, желчными изавистливыми, а теми девочками в коротких платьицах, что когда-то давным-давноводили в саду хоровод и в невинности своей распевали эту песенку. Лидиясчастлива — женщину, которая с таким удовольствием ложится в постель, не могутзадеть ни злобные голоса с заднего двора — собака лает, ветер носит — низлобные взгляды, получаемые при встрече на лестнице от лицемерных идобродетельных соседок. Вскоре ей придется встать и приняться за дела —перемыть накопившуюся с прошлого ее посещения посуду, выгладить простыни исорочки этого лежащего в кровати человека, не знаю, право, как его назвать, неведаю, кем я ему прихожусь, кто я ему — подружка? полюбовница? — да нет, ни то,ни другое, об этой Лидии не скажут: Лидия-то наша спуталась с Рикардо Рейсомили: Знаешь Лидию, ну, ту, которая живет с Рикардо Рейсом, а если когда-нибудьи зайдет о ней речь, то скажут так: Рикардо Рейс нашел себе отличную прислугу,для уборки, для готовки и для всего иного-прочего, хорошо устроился, недорогоему это обходится. Лидия вытягивает подогнутые ноги, приникает к нему, ловяпоследние миги тихого удовольствия, но: Жарко, говорит он, и она отстраняется,высвобождая его руку, потом садится на краю кровати, нашаривает юбку, пора зауборку, Именно в эту минуту он произносит: Завтра еду в Фатиму. Куда? —переспрашивает она, решив, что ослышалась. В Фатиму. Я думала, вы не из тех,кто совершает паломничество. Я еду так просто, из любопытства. Я никогда там небывала, у нас в семье плоховато с верой. Это удивительно, пробормотал РикардоРейс, вероятно, желая тем самым сказать, что простонародью сам Бог велел быть богобоязненным,а Лидия не сказала ни да, ни нет, она уже поднялась с кровати, стала быстроодеваться и пропустила мимо ушей добавленное Рикардо Рейсом: Прогуляюсь,проветрюсь, потому что думала уже о другом: И надолго собираетесь? Да нет, тудаи обратно. А где ж вы ночевать-то будете, там народу — море, говорят, что людив чистом поле ночуют. Там видно будет, но от ночевки под открытым небом никтоеще не умирал. Может быть, повстречаете барышню Марсенду. Кого? БарышнюМарсенду, она в этом месяце тоже туда собиралась. А-а. И еще она мне сказала,что больше не будет ездить к доктору в Лиссабон, не помогает ей лечение,бедняжке. Ты, я вижу, в полном курсе ее дел. Нет, я только и знаю, что онасобирается в Фатиму, а сюда больше не приедет. Тебе ее жалко? Она всегда былако мне добра. Маловероятно, что я встречу ее в такой толпе. Все может быть: явот, например, сижу у вас в спальне, сказал бы мне кто об этом — не поверилабы, а ведь вы, приплыв из Бразилии, вполне могли бы остановиться в другомотеле. В жизни всякое случается. Это — судьба. Ты веришь в судьбу? На светеничего нет вернее судьбы. Кроме смерти. Смерть — это тоже часть судьбы, атеперь я пойду гладить ваши рубашки и посуду мыть, может, успею все же матьнавестить, а то она все жалуется, что я ее забыла.

Откинувшись на подушки, Рикардо Рейс открыл книгу, но неГерберта Куэйна — сомнительно, что когда-нибудь он ее одолеет — а«Исчезновение» Карлоса Кейроса, поэта, который, распорядись судьба иначе, могбы стать племянником Фернандо Пессоа. Еще минуту спустя он понял, что нечитает, а смотрит на страницу, упершись взглядом в одну-единственную строчку,смысл которой внезапно стал ему невнятен: Удивительная девушка эта Лидия,говорит о таких простых вещах, но при этом постоянно создается впечатление,будто краешком приоткрывается что-то куда более глубокое — просто об этом онане хочет или не может высказываться, если бы я не посвятил ее в свое намерениепосетить Фатиму, неизвестно, сказала бы она мне о Марсенде или промолчала бы,обуреваемая ревностью и досадой, которые успела обнаружить тогда, в отеле, иесли бы речь зашла обо мне, любопытно бы знать, какие разговоры повели две этиженщины, постоялица и горничная, богатая и бедная, причем ни одна из них неподозревала бы другую или, наоборот, обе подозревали бы друг друга, ох, какиебы начались тут финты и финтифлюшки, околичности и недомолвки, тонкие намеки итаинственные умолчания, игры Евы с Евой, и вполне вероятно, что в одинпрекрасный день Марсенда сказала бы просто: Доктор Рикардо Рейс поцеловал меня,но дальше мы с ним не пошли, а Лидия так же просто ответила бы: Я с ним сплю, ион сначала переспал со мной, а уж потом поцеловал, и тут потекла бы беседа отом, насколько важны и что означают эти различия: Он целует меня только перед иво время, ну, сами знаете чего, и никогда — после. А мне он сказал: «Я поцелуювас», а о том, про что ты, я ничего не знаю, знаю только, что так делают, а чтоэто такое — нет. Ну, барышня, вот выйдете замуж, будет у вас муж, тогда всесами поймете. А ты, если знаешь, скажи — хорошо это? Когда человек тебенравится — хорошо. А он тебе нравится? Нравится. И мне нравится, но больше яникогда его не увижу. Могли бы пожениться. Боюсь, что если бы поженились, он бымне разонравился. А я вот думаю, он всегда мне будет нравиться, и разговор наэтом не обрывается, но собеседницы начинают говорить вполголоса, а потом ишепотом — вероятно, речь пошла о сокровенном, о потаенных ощущениях, до которыхтак падки женщины, и теперь уж и вправду Ева говорит с Евой, и Адам принужденудалиться, делать ему тут больше нечего. Рикардо Рейс встал с кровати, набросилхалат, на языке более цивилизованных французов именуемый robe de chambre и,ощущая, как его полы поглаживают голые икры, отправился на поиски Лидии. Онагладила на кухне, сняв блузку, чтобы было попрохладней, и Рикардо Рейс, увидев,какая она белая и румяная, счел, что задолжал ей поцелуй, нежно обхватив заголые плечи, притянул к себе и медленно, с толком поцеловал, пустив в дело игубы, и зубы, и язык, так что Лидия с трудом перевела дух — впервые, с тех пор,как они познали друг друга, случился подобный поцелуй, и теперь, если доведетсяей снова увидеть Марсенду, она может с полным правом сказать: А мне он несказал Я тебя поцелую, а взял да поцеловал, то есть сначала взял, а потом поцеловал.

На следующий день и в столь ранний час, что Рикардо Рейссчел благоразумным завести будильник, он уехал в Фатиму. Поезд отправлялся сплощади Россио в пять пятьдесят пять, но уже за полчаса до того, как подалисостав, платформа была битком набита громко перекликавшимися людьми всехвозрастов, которые тащили корзины, мешки, одеяла, бутыли. Перед Рикардо Рейсом,ехавшим налегке — из багажа у него был всего-навсего один чемодан — иозаботившимся приобретением билета с плацкартой в вагон первого класса, проводникснял форменную фуражку, так что путешественник усомнился в правоте Лидии,напророчившей, что ночевать придется в чистом поле, ничего, на месте разберусь,наверняка найдутся там удобства для приезжих и паломников, если те — непоследнего разбора. И удобно усевшись у окна, оглядывает Рикардо Рейс пейзаж,полноводную и широкую Тежо, низины, кое-где еще затопленные, пасущуюся там исям скотину, фрегаты, плывущие по блистающей скатерти реки, за шестнадцать летон успел позабыть, как все это выглядит, и теперь новые картины лепятся к тем,что воскресают в памяти, словно он не далее чем вчера проезжал здесь, заслоняютих, совпадают с ними. На станциях и полустанках лезут в поезд новые и новыепассажиры, в третьем классе ни одного местечка нет еще с самого Лиссабона,люди, уподобляясь сельдям в бочке, теснятся в проходах, и, должно быть, уженачалось вторжение в вагоны второго класса, скоро прорвется народ и сюда, иникакие протесты не помогут, ибо кто желает покоя и комфорта, пусть добираетсядо места назначения автомобилем. После Сантарена начинается долгий подъем доВале-де-Фигейра, и, пуская длинные струи пара, пыхтя и отдуваясь поднепосильной ношей, дыша натужно и тяжело, ползет поезд так медленно, что можнососкочить, нарвать цветов на лугу, в три шага догнать свой вагон, вспрыгнуть наподножку. Рикардо Рейс знает, что из всех его попутчиков, только двое едутдальше Фатимы. Богомольцы говорят про обеты, отстаивают свое паломническоепервенство: один утверждает, быть может, не привирая, что последние пять летбывал в Фатиме ежегодно, а кто-то клянется, должно быть, бахвалясь, чтосовершает уже восьмую поездку, считая эту, и даже странно, что никто еще непохвастался личным знакомством с сестрой Лусией, а Рикардо Рейсу эти диалогинапоминают мрачные откровения больных в ожидании приема. На станцииМато-де-Миранда, где поезд, хоть и не принял новых пассажиров, неизвестнопочему задержался, далеко окрест разносилось пыхтение паровоза, и умиротворениевитало над оливковыми рощами. Рикардо Рейс опустил окно, выглянул наружу.Женщина преклонного возраста, босая, одетая в темное, обнимала худенькогомальчугана лет тринадцати, говорила ему: Сыночек мой дорогой, они ждут, когдапоезд тронется, и можно будет перейти через пути, а в Фатиму не едут, старушкавстречает приехавшего из Лиссабона внука, а что говорит ему «сыночек», так этовсего лишь свидетельство той любви, выше которой, как уверяют знатоки нежныхчувств, нет ничего. Послышался свисток начальника станции, паровоз загудел,запыхтел — пф, пф, пф — сначала с расстановкой, а потом все чаще и чаще, теперьдорога ровная, и кажется, будто едем мы скорым. Утренняя свежесть возбуждаетаппетит, и вскрываются первые корзинки, хотя до обеда еще так далеко. РикардоРейс сидит с закрытыми глазами, покачиваясь, как в колыбели, в такт вагоннойтряске и видит сон, проживая с полным напряжением чувств все его перипетии, но,проснувшись, не может вспомнить, что же ему снилось, зато спохватывается, чтоне сумел — не представилось возможности — предупредить Фернандо Пессоа о своейпоездке в Фатиму, и что же подумает он, появившись в доме и не застав тамхозяина, не решит ли, что тот вернулся в Бразилию, не сказав перед последнейразлукой ни слова на прощанье. Потом выстраивает он в воображении своем целуюсцену, где главная роль отдана Марсенде: вот она стоит, преклонив колени,стиснув ладони, переплетя пальцы, так что правая рука поддерживает левую,мертвым грузом висящую в воздухе, проносят мимо образ Пречистой Девы, ноМарсенда не замечает чуда, не удивляется ему, слаба в ней вера, и тогдаподходит Рикардо Рейс к Марсенде, уже поднявшейся с колен, и двумя сложеннымипальцами, указательным и средним, прикасается к ее груди, к тому месту, гдесердце, больше ничего не нужно, и: Чудо! Чудо! — кричат паломники, позабыв прособственные недуги и хворости, им довольно и чуда, случившегося с кем-тодругим, и вот уже льется поток — кого на носилках несут, кто сам ковыляет —увечных, калечных, расслабленных и параличных, чахоточных, чесоточных,бесноватых и слепых, толпою окружающих Рикардо Рейса, молящих его еще разпроявить милосердие, а Марсенда, отделенная от него этим морем голов сраспяленными воющими ртами, машет ему — машет, вообразите, обеими руками — апомахав, исчезает, тварь неблагодарная, получила свое и пошла себе. Рикардо Рейсоткрыл глаза, не веря, что заснул, спросил у соседа: Сколько нам еще? — а тототвечает: Почти приехали, а вы спали, и крепко так.