Состояние глубокого волнения и страха императорской семьи мотивировалось также незнанием реальных сил революционеров-экстремистов. «Тревожное впечатление не укладывается, — записывает 5 марта в своём дневнике А. В. Богданович, — напротив, живёт и растёт с каждым днём. Трудно прийти в себя, опять начать прежнюю жизнь, отдаться прежним настроениям. Говорят, найдено много новых людей» (75, с. 47). Усилению тревоги и смятения в придворной среде способствовали и некоторые приближённые, намеренно преувеличивавшие опасность. Назначенный петербургским губернатором Баранов, например, распространял вокруг неправдоподобные слухи о раскрытых им новых заговорах и арестах. 15 марта Победоносцев пишет Тютчевой: «Баранов явился, едва держась на ногах. Со времени назначения он ещё не отдыхал ни днём, ни ночью. Ночью у него происходит главная работа. «Ну, завтра, — сказал он, — будет страшный день… Готовится покушение на государя и на принца прусского в четырёх местах по дороге; в одном месте, на Невском, соберутся люди, переодетые извозчиками, с тем чтобы открыть перекрёстные выстрелы». У него в руках был уже план всех предположенных действий. «… Теперь из 48 человек, которые должны действовать, 19 у меня в руках. Сейчас еду делать аресты. В эту ночь, — заключил он свой рассказ, — что ещё открою — неизвестно…» Представьте положение бедного государя, — замечает в этом письме Победоносцев, — который непременно должен был ехать сегодня в крепость, зная, что на каждом шагу его может ждать смерть».

Затем Победоносцев поведал Тютчевой о том, что перед Зимним дворцом, против Салтыкова подъезда роют по распоряжению Баранова канаву «при этом успели перерезать 17 проволок от мины» (416, 1907, кн. 2, с. 96). Таким образом, Баранов, разоблачённый вскоре из-за своего вранья, пытался доказать свою кипучую энергию в борьбе против страшного демона террора. Занимаясь розыском революционеров, Баранов ввёл досмотр пассажиров на железных дорогах, организовал заставы вокруг Петербурга и пикетирование казачьих разъездов. По его инициативе от каждого из 228 околотков столицы был избран при петербургском градоначальстве своеобразный «совет общественного спасения» в составе 25 человек. Практических результатов совет не дал. Вскоре о нём появился анекдот. Рассказывали: подписывают сначала «Совет 25-ти», и Баранов после них подписывает свою фамилию, выходит — «Совет 25 баранов». Деятельность «бараньего парламента», как его окрестили шутники, завершилась в начале лета. Некоторые исследователи считают, что совет при градоначальнике явился предшественником «Священной дружины», особенно его подкомиссия, занимавшаяся охраной царя и руководимая Воронцовым-Дашковым (см. 128, с. 311). В августе 1881 г., после упразднения С. — Петербургского градоначальства, Н. М. Баранов был назначен архангельским губернатором.

В Гатчине в загородном дворце Павла I царь провёл большую часть времени 1881-1894 гг., за что получил шутливое прозвище «гатчинский узник». Сам Александр хорошо знал и любил это место и провёл здесь в юношеские годы немало времени. Ещё в 1857 г. отец его перевёл сюда императорскую охоту и нередко брал сыновей с собой в заповедник. «Не раз задолго до 1 марта, — отмечает С. Д. Шереметев, — слышал я от него, что, если бы зависело от него, он тотчас бы переехал в Гатчину и что жизнь в Петербурге для него тягостна» (354, с. 479).

Объясняя причину переезда Александра III, его зять и двоюродный брат великий князь Александр Михайлович в своих воспоминаниях писал: «Сформировав Совет министров и выработав новую политическую программу, Александр III обратился к важному вопросу обеспечения безопасности царской семьи. Он разрешил его единственным логическим способом — именно переехав на постоянное жительство в Гатчинский дворец… Что же касается его государственной работы, то она только выиграла от расстояния, отделявшего Гатчину от С. — Петербурга. Это расстояние дало Александру III предлог для того, чтобы сократить, елико возможно, обязанности по представительству, а также уменьшить количество визитов родственников.

Император томился на семейных собраниях. Он находил бесцельной тратой времени бесконечные разговоры со своими братьями, дядями и двоюродными братьями (50, с. 64—65). Значительно уменьшилось число различных пышных приёмов, раутов, совещаний и балов.

Всегда лёгкая на подъём Мария Фёдоровна, понимая, что переезд на новое место есть необходимое условие их жизни, сначала без особого энтузиазма отнеслась к Гатчине. В письме к матери она сообщала: «На следующий день после их отъезда (сестры и брата. — Е. Т.) мы поехали сюда (в Гатчину), что поначалу было для меня ужасно. Но сейчас, когда мы устроились довольно красиво и уютно в маленькой скромной entre sol (антресоли) в большом дворце, я начинаю находить это лучше, чем я могла ожидать, потому что здесь спокойно, и я не должна принимать так много людей…» (10, оп. 1, д. 646). Как обычно всякая перемена прокладывает путь другим переменам, и через полгода хозяйка дворца императрица Мария Фёдоровна пишет матери уже в другом стиле: «Сейчас мы снова устроились в красивой Гатчине в наших маленьких, но очень удобных комнатах, которые стали даже более красивыми, потому что я взяла только старую красивую мебель, находящуюся здесь, всю в стиле jakob, которая смотрится так красиво» (10, оп. 1, д. 647, л. 182 об.). Переезд императора в загородную резиденцию произвёл гнетущее впечатление на петербургское общество. А. А. Половцов в тот же день 27 марта записал в своём дневнике: «В городе… сожалеют, что вместо Гатчины не избрана Троицкая лавра, куда можно ехать говеть для всенародного сведения. В Гатчине будут они жить ещё уединённее, чем в Петербурге, т. е. будут слушаться одних Победоносцева и Баранова, последний своими шарлатанскими выходками восстановляет против себя всех» (583, д. 18, с. 218). Посетивший Гатчину 31 марта с докладом императору Милютин оставил нам свои впечатления об этом визите. «В Гатчине, — пишет военный министр, — поражает приезжего вид дворца и парка, оцепленных несколькими рядами часовых с добавлением привезённых из Петербурга полицейских чинов, конных разъездов, секретных агентов и проч., и проч. Дворец представляет вид тюрьмы; никого не пропускают без билета с фотографическим на обороте изображением предъявителя. Гатчина и без того носит мрачный, подавляющий отпечаток; теперь же она производит удручающее впечатление. Их Величества живут в совершенном уединении. Объявлено, что государь будет принимать представляющихся лиц только по средам и пятницам» (187, т. 4, с. 51).

Известно, что самого Александра III усиленная охрана ставила в неудобное положение, обременяла и тяготила. И нередко охранники вынуждены были скрываться от него. «Я не боялся турецких пуль, — признавался с досадой царь, — и вот должен прятаться от революционного подполья в своей стране» (50, с. 65).

В то же время молодой император понимал, что спокойствие в стране — это немалое благо и во многом зависит от безопасности царской власти, уверенно исполняющей свой долг. Потеряв одного властелина России, нельзя рисковать потерять следующего. Как отмечает в своих воспоминаниях генерал Н. А. Епанчин, меры для обеспечения безопасности главы государства безусловно были необходимы, поскольку Гатчина, так сказать, поросла «травой забвения». Например, будочники, охранявшие дворцовый комплекс, стояли у своих будок с алебардами. Епанчин пишет, что ближайший к их даче будочник, добродушный чухонец, в то же время был у них дворником. Оставив алебарду в будке, он приходил на их дачу и работал как дворник, а затем вновь возвращался в свою будку. Бесспорно, такая средневековая стража не могла быть надёжной.