и устремилась туда во всю прыть, тем более, что бежать–то особо и не пришлось. Настоящий мастер боевых искусств должен овладеть и техникой хенсодзюцу, то есть искусством скрытности и маскировки. А это подразумевает, в свою очередь, и умение смешаться с окружающими, перевоплотиться в кого–нибудь.

Окружающими на деревенской площади были две беседующие женщины, сидящие на скамеечке у ближайшего дома, в одной из которых Маша узнала бабушку Василия, а второй оказала бабушка Кати и Гоши. Маша быстро села на скамеечку рядом, поздоровалась, с позволения Нины Ивановны, конечно, накинула на себя её лежащую рядом кофту, повязала на голову свой шейный платок, взяла газету и раскрыла перед собой, делая вид, что читает.

Как раз в этот момент Глеб оторвался от доски объявлений и стал внимательно осматриваться. На улице никого не было видно, кроме мирно беседующих на скамеечке трёх бабушек, одна из которых читала остальным газету. Двоих из них он знал, а третья, сразу видно, что городская, раз с газетой и читает всем новости, очевидно, приехала к кому–то в гости. Глеб стал медленно по спирали обходить площадь, постоянно оглядываясь и высматривая, и постепенно увеличивая радиус обхода. Маша уже давно прибежала бы первой, но ей было гораздо интереснее посмотреть, чем всё закончится дальше, поэтому она продолжала закрываться газетой, изображая из себя читающую старушку, и внимательно следить за мальчиком сквозь дырочку в газетном листе.

Первой не выдержали нервы у самой младшей. Оля решила, что Глеб уже отдалился от неё на достаточное расстояние, выскочила, как чёрт из канавы, и понеслась к столбу с доской объявлений. Глеб может быть её и не заметил бы, но не услышать такой слоновий топот он просто не мог. Мальчик тоже рванул к столбу и, к большому разочарованию Оли, успел первым, опередив её всего на шаг. Хватив по доске рукой, он открыл рот, чтобы закричать и застукать Олю, но вместо этого захрипел и заплевался. Девочка не растерялась и успела стукнуть по доске: «Стуки–стуки за себя!». Она с гордым видом прошествовала мимо Глеба, который всё прокашливался и отплёвывался. Как оказалось, Олю спасла обыкновенная муха, которая по известной только ей самой причине залетела мальчику в рот.

— Это нечестно! — возмутился Глеб. — Я первый успел.

— Честно, нечестно, а всё по правилам, — возразила Оля, — не сказал — проиграл. Все ребята подтвердят, если ты, конечно хоть кого–нибудь отыщешь.

— Никуда не денутся, — запальчиво произнёс Глеб, — и ты бы никуда не делась. Сейчас всех найду.

Он снова стал обходить площадь по спирали, постоянно озираясь, застывая на мгновение и прислушиваясь. Потом решил применить хитрую тактику: вытянув руку и показывая пальцем в кусты неподалёку закричал: «Вижу тебя, в кустах!». Тут нервы не выдержали у Василия, в кустах прятался именно он и, решив, что его обнаружили, попытался добежать до столба первым. Но ничего не вышло.

— Стуки–стуки за Василия! — прокричал Глеб. — Ну что, — победно обратился он к Оле, — вот первый трофей. Первая курица жмурится.

— Так нечестно! — пытался сопротивляться Василий. — Ты не видел меня!

— Честно, нечестно, а всё по правилам, — возразил Глеб, — не видел, но застукал. Все ребята подтвердят, что ты теперь новый во́да.

Глеб приступил к дальнейшим поискам, а Оля с Василием, от нечего делать тоже стали ходить да высматривать ребят, подначивая при этом Глеба. Когда тот приближался к какому–нибудь потенциально опасному кусту, он хором вопили: «Топор, топор, сиди как вор, и не выглядывай во двор!». Или вдруг демонстративно отворачивались в другую сторону и как бы кому–то кричали: «Пила, пила, лети как стрела!». А если мальчик просто стоял, да осматривался, хором кричали ему: «На месте кашу не вари!». Глеб от этого то сам нёсся как угорелый к столбу, то нервно подпрыгивал, в общем, испытывал значительные моральные и физические перегрузки.

Но Глеб не сдавался. Не находя никого из спрятавшихся, он снова пошёл на хитрость. Вдоль дороги тянулась канава, заросшая кустами, кое–где встречались дубы и берёзы. Из такого места уже один раз выскочила Оля, тут же могли скрываться и остальные. Заходить глубоко в кусты было нельзя, ведь если кто–нибудь выскочит из них и побежит к столбу, то за ним можно не успеть. Лучшей тактикой в бою было бы обстрелять кусты, но это был, во–первых, не бой, а во–вторых, правила такое не разрешали. (Ну сами представьте, сидите вы в кустах, прячетесь, а тут вам в лоб прилетает. Ну кто на такое согласится?) Поэтому Глеб решил обстрелять кусты не камешками, а словами. Выбрав удобное место, с которого он мог бы быстро умчаться обратно, как раз рядом с дубком, он дурашливым писклявым голоском заголосил:

Полол Гоша огород,

И теперь там не растёт

Ни морковка, ни чеснок –

Выдрал с корнем всё знаток.

Пока ничего не происходило, Глеб продолжил:

Гоша стал рубить дрова,

Одолел чурбан едва,

Кто же знал, что саблей с хрустом

Рубят лишь кочан капусты.

Тут над головой сочинителя раздался оглушительный хохот, потом зашумело, затрещало, и прямо на спину автора с воплем свалился сам главный персонаж его опуса.

Василий с Олей согнулись от смеха, Глеб согнулся под тяжестью Гоши, потом все уже валялись на траве: одни — корчась от хохота, другие — пытаясь вылезти друг из–под друга. Смеялись даже бабушки, и даже один стог за канавой почему–то подозрительно содрогался, хотя в тот момент было совершенно безветренно.

Глеб всё–таки оказался покрепче Гоши. Он первым вскочил и бросился к доске объявлений.

— Стуки–стуки за Гошу! — прохрипел Глеб, и без сил опустился на траву.

— Слушай, это нечестно! — подошёл Гоша. — Ты бы меня никогда не нашёл, если бы я не засмеялся.

— Честно, нечестно, а всё по правилам, — возразил ему Глеб. — Хочешь — смейся, хочешь — не смейся, твоё личное дело. Выдержки тебе не хватает, завтра я тобой подзаймусь, будем твой дух тренировать.

— Это твой дух тренировать надо, — заявила Оля, — ещё ни одну девочку не застукал. Где Катя, где Маша?

— А кто их знает, где они? — недовольно буркнул Глеб. — Спрятались, наверное. Небось тоже на дерево полезли, или в канаве где–нибудь спрятались.

— Отдохнул? — уточнил Василий. — Давай, продолжай искать.

Делать нечего, нужно искать, хоть день уже и двигался