– Ага, – согласился Клайв. – Ваша Брайди хорошо над ней поработала. Умница девушка, и всегда такой была. Уверен, все вы по-любому гордитесь ею. Вот что я хотел сказать.

В голосе его прозвучал вызов, и он обвел взглядом всех их по очереди. Они отделились от стенки и чуть не салютовали, когда он проходил мимо них, а потом ухмылялись, глядя друг на друга.

– Вот такие дела, – засмеялся Март.

– Что правда, то правда, – согласился Джек. – А теперь и моему сыну тоже есть чем заниматься.

Вечером Джек погнал «Остин» в Ньюкасл. Грейси сказала, что не поедет, потому что, по ее мнению, кто-то должен оставаться вне конфликта.

– Мальчику нужна тихая гавань, где не будут обсуждать всю эту историю.

Когда она произнесла это, Джек понял, как сильно его жена страдает при мысли, что ее сын ударил девушку, пусть даже случайно, в неразберихе. Он оставил автомобиль на соседней улице и подошел пешком к дому, где жил Тим. Подняв голову, Джек посмотрел на окно его комнаты. Свет не горел, но было только девять вечера, и конечно, молодой парень в это время вряд ли мог быть дома.

Но живет ли он здесь по-прежнему? Джек не делал попыток что-то узнать. Он не стал больше стремиться сохранять с сыном контакт, после того как уверился, что Тим не приезжал, когда Скакун умер. Какой он после этого отец?

Джек заметил, что соседнее здание переделано под многоквартирный дом. Раньше здесь явно были склады. Поняв, что тянет время, он решительно открыл дверь подъезда, где жил Тим.

В холле была оставлена почта. Он просмотрел письма. На одном из конвертов было написано имя Тима. Марка была немецкая. Джек взял письмо и вгляделся в дату на штемпеле. Пришло десять дней назад. Адрес написан рукой Милли, и Джек с отвращением бросил письмо. Ему захотелось помыть руки. Десять дней? Значит, Тима не было дома все это время? В подъезд вошла молодая женщина с платком на голове. Она щелкнула выключателем и направилась к лестнице. Он окликнул ее.

– Скажите, пожалуйста, Тим Форбс еще проживает в этом доме?

Не замедляя шага, она ответила:

– Тим Форбс сначала поменял имя на Тим Смит, но теперь он снова Тим Форбс. Чокнутый он, на мой взгляд. Да, он живет здесь, но будет не скоро. Он всегда возвращается поздно.

Свет погас. Она сказала:

– Нажмите на выключатель, если не трудно. Здесь подключен таймер. Собственник этого дома – жадный старый черт.

Джек включил свет и пошел за ней. Значит, сын взял фамилию отца, Роджера, но теперь он снова Форбс. В душе у него затеплилась надежда. Когда он поднялся на второй этаж, свет снова погас. Тим жил наверху. Джек взобрался на четвертый этаж, уселся на пол, зажав кепку в руке, и стал ждать. В половину двенадцатого внизу зажегся свет, послышались шаги. Джеку показалось, что он узнал походку сына. Свет выключился через тридцать секунд.

Джек встал и протянул руку к кнопке выключателя. Свет зажегся. Тим почти добрался до своей лестничной площадки. Он моргнул и провел рукой по лицу. Кепка сползла на затылок. До Джека, хоть он и был наверху, донесся запах спиртного и давно не стиранной, пропахшей потом одежды. Тим не видел его – он не отрывал взгляда от лестницы. Джек молча ждал, не желая, чтобы сын торопился, пусть окажется на расстоянии вытянутой руки, чтобы, если понадобится, он смог подхватить его. Поднявшись наверх, Тим стал шарить в кармане, потом, покачиваясь, двинулся к своей двери со связкой ключей. В этот момент он поднял глаза. Джек протянул руку, но Тим отшатнулся. Свет погас, и Тим налетел на стену. Джек схватил его, но сын отбивался.

– Нет, уходи.

Слова прозвучали не как крик, а скорее как всхлипывание, в котором слышался ужас. Джек шлепнул рукой по выключателю и при свете сказал:

– Это я, твой отец.

Поздно. Тим, спотыкаясь, бросился к лестнице.

– Подожди, сынок!

Джек догнал его и выхватил у него ключи, а потом крепко, медвежьей хваткой, прижал к себе. Тим продолжал сопротивляться. Джек подтащил его к двери, нашел нужный ключ, открыл дверь и втянул внутрь, захлопнув дверь ногой. От затхлой вони он закашлялся. Темнота в комнате поглотила их. Тим вырвался. Послышался стук упавшего стула или чего-то в этом роде. Джек нащупал выключатель и зажег свет. Постель, застланная несвежим бельем, была не убрана, маленькая раковина до отказа набита грязной посудой. На сушилке стояли тарелки с недоеденной пищей вперемешку с окурками. Тим опустился на кровать. Джек подтащил к себе плетеное кресло, подаренное Тиму в тот день, когда они с Грейс помогали сыну с переездом. Джек поставил его напротив кровати, но, подумав, пересел на кровать рядом с сыном и снова обнял его.

– Это твой отец, мой мальчик. Всего лишь я. Что с тобой произошло?

Ответа не было. Наступило молчание, и Джек почувствовал, как Тим начинает трястись все сильнее, и он крепче обнимал сына.

– Это твой отец. Я здесь. Я всегда был и буду с тобой.

Тим зарыдал. Из груди его вырывались громкие, хриплые звуки, и Джек стал раскачивать его.

– Мальчик мой, что с тобой стряслось?

Наконец рыдания затихли, и Тим, выпрямившись, стал шарить в кармане.

– Пусти, отец. Мне нужно взять носовой платок, и я не могу дышать.

Он попытался засмеяться, но вместо этого послышалось карканье, непонятное ему самому. Джек вытащил свой собственный носовой платок, идеально чистый, и протянул Тиму.

– Я не знал, что ты приезжал помочь со Скакуном, Тим. Брайди только теперь рассказала нам. Она не хотела, чтобы нам было больно. Я должен был…

Тим улыбнулся, засовывая платок в карман.

– Брайди, благослови ее господь, сама по себе – настоящий воин. Это хорошо, что она о вас заботится, я бы сам это делал. Должен был делать. Я постираю платок и пришлю его тебе, поскольку вряд ли меня ждут с нетерпением.

– Тебя всегда ждут с нетерпением.

Джек не упомянул о том, что Тим ударил Брайди. Лучше подождать. Сын сидел измученный, худой, небритый. Как он удерживается на работе? И не потерял ли он ее? Что, черт побери, случилось? Это все проклятая Милли? Господи, с каким удовольствием он бы ей врезал.

И наконец все вышло наружу: его вера в фашизм как способ поднять страну, растущий антисемитизм в Германии и на митингах в Хоутоне, на который он не обращал внимания, считая, что с побочными последствиями можно будет справиться, после того как все встанет на свои места.

– Но это оправдание, папа. Я просто не хотел думать об этом, старик. Почему я ничего не понимал?

И Тим продолжал говорить. Он описал свою последнюю поездку в Берлин, рассказал о том, как его избивали, о камере, куда его бросили, о смерти Отто, о своем страхе, нет, об ужасе. И наконец, о том, что полностью осознал, что, когда в государстве нет демократии и отсутствует закон, – это зло, поэтому он больше не считает себя фашистом. Под конец он признался: