Грета снова отвернулась и стала смотреть в окно. Теперь они ехали мимо парков, усаженных высокими деревьями, и красивых зданий – должно быть, каких-нибудь университетов или музеев. Как непохоже на те узкие, тесные улочки, где они были сегодня!

– Однажды, – продолжала Грета, все так же глядя в окно, – когда мы томились в тюремной камере, уже оставив всякие мысли о побеге, – не думайте, что мы не пытались! – к нам вошла какая-то женщина. Я до сих пор помню, как увидела ее в тусклом свете из тюремного окошка: в ярко-алом пальто с меховой оторочкой, в меховой шапке. Никогда я таких женщин не видела! Подумала – должно быть, это сама императрица Елизавета. За ней вошел охранник, и он все перед ней стелился да кланялся. Она приказала ему выпустить нас из камеры, и он ответил: «Слушаюсь, ваше высочество!» Мы пошли за ней по этим темным коридорам и вышли из тюрьмы на свет – а мы-то думали, что больше его не увидим до того дня, когда нас поведут вешать на тюремный двор.

Не успели мы выйти из тюрьмы, как она схватила нас за руки и сказала: «Живо в экипаж, пока они не догадались, что я никакое не высочество, а приказы о вашем освобождении поддельные!»

Мы поскорее вскарабкались в экипаж с королевским крестом и покатили по венским улицам, вот так, как сейчас… на волю.

– И это была Ирен Нортон? – спросила Жюстина.

– Ну конечно, – ответила Грета и улыбнулась, словно вспоминая эту сцену. – У кого еще хватило бы духу вот так просто заявиться в самую неприступную венскую тюрьму в экипаже с королевским гербом, с фальшивыми бумагами, чтобы спасти двух преступниц, которые и в самом деле виновны в том, в чем их обвиняют? То есть не в измене, конечно, а в краже.

– И почему же она это сделала? – спросила Жюстина. – Это ведь наверняка был немалый риск.

– Мы уже почти приехали, – сказала Грета. – Это ограда Бельведера. Сейчас будет поворот на Принц-Ойген-штрассе… Мы ее тоже спрашивали. Она сказала, что, если мы и правда шпионки, то она хочет, чтобы мы работали на нее, а если нет, то пригодимся ей в качестве воровок. Нас научили говорить на нескольких языках, драться на ножах и саблях, стрелять из любого оружия. Она познакомила нас с остальными…

– Значит, на миссис Нортон работают и другие такие, как вы? – спросила Жюстина. Ирен ведь и сама уже намекала на это.

Грета рассмеялась.

– Да нас у нее целая… как это называется? Орава, вот как. У мадам Нортон живем только мы с Ханной. У других есть свой дом, а где он находится – это такой секрет, что я его даже вам не открою! Хотя вы мне нравитесь, Жюстина, и, если вы когда-нибудь захотите заняться шпионажем – или воровством, тоже годится, – я без разговоров рекомендую вас мадам!

Жюстина была изумлена до глубины души. В сравнении с той организацией, какую основала Ирен Нортон, нерегулярные полицейские силы с Бейкер-стрит казались детской игрой.

– Ну вот, я уже и лишнего наговорила, – сказала Грета. – И мы уже приехали. Вот и Принц-Ойген-штрассе, восемнадцать.

Когда они вошли, Ирен не оказалось дома, и Мэри с Дианой и Ханной еще не вернулись от доктора Фрейда. Грета сразу направилась на кухню, обронив что-то насчет того, что фрау Шмидт может понадобиться ее помощь в приготовлении обеда.

Чем же заняться? Жюстина даже знала чем, вот только не очень-то ей хотелось этим заниматься. Но придется, хочешь не хочешь. Если бы она прочитала книгу Мэри Шелли еще в Лондоне, она могла бы обратить внимание на имя Генриха Вальдмана. Нет, довольно, она и так уже слишком долго тянула.

Миссис Пул: – И подумать только – он провел с вами две ночи в одном купе, зная, что вы женщина! Настоящий джентльмен никогда бы так не поступил.

Жюстина: – Уверяю вас, миссис Пул, он вел себя вполне пристойно. Разве что с насмешкой отзывался о «Рассуждениях о метафизике» Лейбница – вот это, признаюсь, меня немного покоробило.

Вернувшись от психоаналитика, Мэри ушла в их общую с Дианой спальню (Диана уже убежала вниз, на кухню, заявив, что умрет от голода, если не съест что-нибудь tout suite[52]). Ну что ж, по крайней мере, хоть французский понемножку учит! После встречи с доктором Фрейдом Мэри хотелось только одного: умыться и сменить костюм для прогулок на что-нибудь поудобнее. Проходя мимо кабинета, она услышала… что это? Рыдания – вот что доносилось из-за двери. Жюстина! И рыдала она так, словно у нее сердце вот-вот разорвется.

Разумеется, Мэри открыла дверь (пусть это невежливо, но помочь подруге – важнее, чем соблюсти правила приличия) и увидела, что Жюстина сидит на диване, закрыв лицо руками. Плечи у нее вздрагивали, и она плакала так отчаянно, что это даже пугало – Жюстина ведь всегда была такой мягкой, такой спокойной. Мэри подошла к ней – быстро, но осторожно, чтобы не испугать, – и села рядом на диван. Положила руку Жюстине на плечо.

Жюстина выпрямилась и стала вытирать глаза пальцами. Мэри протянула ей платок. Это одно из ценных достоинств Мэри: у нее всегда носовой платок при себе.

Мэри: – Скоро не будет, если ты без конца будешь их терять!

– Как глупо, – сказала Жюстина. – Но я никак не могла удержаться от слез.

Ее обычно бледное лицо было все красное и в пятнах.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросила Мэри. Из-за чего же Жюстина могла так рыдать? Кто-нибудь ее обидел? Но кто мог ее обидеть здесь – не Грета же?

Словно отвечая на этот невысказанный вопрос, Жюстина протянула Мэри книгу, лежавшую раскрытой на диване, там, где она ее оставила. Что это – какой-нибудь труд по абстрактной философии? Жюстина любила читать такие книги, но едва ли она стала бы над ними плакать.

– Вот, – показала Жюстина. – Видишь?

Мэри стала читать абзац, на который указывал длинный тонкий палец Жюстины:

«На следующий день на рассвете я призвал на помощь все свое мужество и отпер дверь лаборатории. Остатки наполовину законченного создания, растерзанного мною на куски, валялись на полу; у меня было почти такое чувство, словно я расчленил на части живое человеческое тело. Я выждал, чтоб собраться с силами, а затем вошел в комнату. Дрожащими руками я вынес оттуда приборы и тут же подумал, что не должен оставлять следов своей работы, которые могут возбудить ужас и подозрения крестьян. Поэтому я уложил остатки в корзину вместе с большим количеством камней и решил выбросить их в море той же ночью».

Что это такое? Мэри взглянула на обложку: на темно-красной коже позолоченными буквами было написано: «Франкенштейн, или Современный Прометей». Ах да, Жюстина же говорила, что собирается прочесть книгу Мэри Шелли! Да, видимо, это была неудачная мысль.

– Это ложь, – сказала Мэри. – Просто ложь, Жюстина. Мы же знаем, что он тебя не уничтожил, – иначе бы ты не сидела сейчас здесь, правда? Мы знаем, что Адам убил его там, на острове.

– Тогда зачем она так написала? – спросила Жюстина. – Во всем, что идет дальше, после этого отрывка, нет никакого смысла. Чудовище Адам преследует моего отца до самой Арктики, – ты слышала когда-нибудь такую неправдоподобную чепуху? Но читать о том, как меня уничтожили… О-о-о! – И она вновь залилась слезами.