– Где? Когда?

– Пять лет назад. В цирковой кибитке, которую ваши ребята потом сожгли.

– И кто это был? Тот здоровый атлет? Аристократка? Синеглазая?

– Её звали Ольга. Как оказалось, мы с нею были дальними родственниками. Надо думать, сейчас она в каком-нибудь гареме?

– Получается, что до гарема её не довезли, а тот, кого я все эти годы считал погибшим, живёт и здравствует в Москве! Неужели Флинт – предатель? Думает уйти от возмездия?..

Чёрный Паша продолжал разговаривать сам с собой, так что Ян даже обеспокоился: здоров ли он?

– Дмитрий Ильич!

– Не мешай! – он сел за стол и стал быстро писать. – Поставь свою подпись вот здесь… Да не бойся, я написал, что ни в чем предосудительном Светлану Крутько ты не замечал. Думаю, её завтра выпустят, если, конечно, что-нибудь новенькое не откроется… Послушай, а её директора школы случайно не ты… того?

– Его убили?

– Нет, он сам вроде как с ума сошел. Ни с того ни с сего…

Он посмотрел на юношу.

– Раз не ты, так что и говорить на эту тему? Видишь, какие странные вещи случаются в этом деле! Правда, никто не связывает их между собой, но, по-моему, всё неспроста. Директор написал на Светлану донос, а теперь так кстати с катушек съехал! Получается, единственный свидетель был, да и тот, как выясняется, сумасшедший… Ты, конечно, ничем мне помочь не можешь? Ладно, не делай такое невинное лицо, всё равно не поверю… Так и быть: иди пока, учись! Стране нужны хорошие врачи, а ты, как я узнавал, учишься на "отлично".

Едва за Поплавским закрылась дверь, майор приказал дежурному привести к нему арестованную Крутько. До сих пор он знал её только по материалам дела, теперь нужно было познакомиться воочию.

– Товарищ майор, арестованная Крутько доставлена, – проговорил охранник, пропуская в кабинет женщину неописуемой красоты: Гапоненко от неожиданности даже привстал, его привел в чувство лишь вид топтавшегося у двери охранника.

– Спасибо, идите, – отпустил его следователь и предложил женщине, указывая на стул: – Садитесь!

Несомненно, двое суток ареста сказались на внешности Светланы Крутько не лучшим образом, но её яркую, какую-то дикую красоту стереть было невозможно. Темные круги под глазами от перенесенных страданий и бессонницы – после попытки охранника изнасиловать её она боялась закрыть глаза – ещё больше увеличивали их. Необычной миндалевидной формы, но не как у кореянок или башкирок, а широкие желто-зеленые глаза степной кошки. Волосы её, даже без расчески, почти не примялись, а пушистым медным облаком обрамляли её усталое осунувшееся лицо. Курносый нос придавал ему несвойственную обстановке задорность, а великоватый, с точки зрения знатока классической красоты, рот был по-девически припухлым и свежим. Давно Черный Паша не получал такого удовольствия от созерцания красивого женского лица! И в Наркомате иностранных дел, и здесь, в ОГПУ, женщины чаще всего старались походить на мужчин: были строгими, деловитыми, беспощадно уничтожали в себе даже намеки на женственность; многие курили папиросы, отчего выглядели лишь товарищами по работе, а никак не представительницами прекрасного пола.

Оказывается, он подсознательно тосковал по женственности. Прежде Дмитрий находил её в Катерине, жене и любимой женщине, но постоянная занятость сделала и её сухой, и неэмоциональной. Теперь, чтобы добраться до ещё тлеющего внутри огонька, ему приходилось сгребать сверху всё больше пепла…

"Интересно, – вдруг подумал он, – согласилась бы эта красавица стать моей любовницей в обмен на свободу?"

Представил её в своих объятиях и тут же устыдился: дожил! Покупать женскую признательность, точно низкий торговец. Или он сам как мужчина уже и неинтересен? Потому только спросил её, странно неподвижную и безучастную:

– Вам плохо?

Она подняла на него полный душевной муки взгляд:

– А разве в этих стенах кому-нибудь бывает хорошо?

Он порадовался за неё: не сломалась, держится, но уже устала. Дорогая хрупкая игрушка попала в равнодушные жестокие руки!

Между тем Светлана, почувствовав его интерес, решила, что её опять ждёт унижение. Страх было взялся за неё, но она до крови закусила губу, чтобы прийти в себя и приготовиться дать отпор.

– Я читал протокол вашего первого допроса, – спокойным будничным голосом сказал следователь без всякого намека на флирт. – Вы сказали, что прочли ученикам всего одно стихотворение, которое нашли в каком-то старом журнале, и не знали, что этот поэт запрещён.

– Да, я так говорила, – кивнула Светлана, удивлённо глядя на него: она представляла себе всех огэпэушников такими, как допрашивающий её прежде капитан – наглый и самоуверенный; он делал ей всяческие грязные намеки, уверенный в своей полной безнаказанности. Неужели этот следователь не будет вести себя так же? Собственно, про старый журнал она придумала уже на допросе и про то, что не знала, кто такой Гумилёв… Она повнимательнее взглянула на сидящего по другую сторону стола мужчину. Говорят, у неё кошачьи глаза, но и у этого майора глаза такие же дикие, желто-карие, блестящие, той же породы, что и у неё… Он смотрит и ничего не говорит, но Светлана уже отразилась в его зрачках – почему это вдруг её обрадовало? Впервые за всю жизнь её взволновал взгляд не мужа, а постороннего мужчины!

– Как мне вас называть? – запинаясь, спросила она.

Её волнение передалось и ему. Он хотел сказать сурово: "Гражданин следователь", а сказал мягко:

– Дмитрий Ильич.

– Дмитрий Ильич, – молодая женщина помедлила, прежде чем задать ему вопрос, – вы тоже считаете меня виноватой?

Следователь пожал плечами.

– Разберёмся, – он твердо решил держаться.

– Вот что… напишите-ка на бумаге это самое стихотворение.

– Полностью? – изумилась она.

– Полностью.

Он уже знал, что ему делать. Скрепя сердце отправил Светлану в камеру – до ночи ей вряд ли что-нибудь угрожает! – и поспешил в кабинет самого Петерса, оправдываясь своей неопытностью: потревожил такого человека! Подробно доложил ему обстоятельства дела. Так, как он его видел. Директор школы подслушивал под дверью класса… То, что он сошёл с ума, Гапоненко придержал на крайний случай.

– Под дверью? – брезгливо переспросил Потере.

– Видимо, учительница ему нравилась, а взаимности он от неё не дождался, вот и решил отомстить. Услышал фамилию – Гумилёв. Знал, что она из запрещенного списка, и настрочил донос… А Крутько рассказывала детям о пиратах и в качестве иллюстрации прочла стихотворение, увиденное ею накануне в каком-то старом журнале.

– Что за стихотворение? – спросил Потере.

Майор молча подал ему листок. Тот быстро пробежал его глазами.

– И только-то? Это я и сам знаю наизусть.

Он выразительно продекламировал: