Ее словно пронзило током. Дело было во взгляде девочки: холодном, оценивающем, злобном. И тогда Сарай поняла: Минья не просто знала о ее кошмарах. Она послужила их причиной.

Ее люлька. Зелье варила Старшая Эллен. Старшая Эллен – призрак, а значит, подчиненная Миньи. Сарай затошнило – не просто от мысли, что Минья могла испортить ее люльку, но и оттого, что она посмела манипулировать Старшей Эллен, которая заменила им мать. Это слишком ужасно.

Девушка сглотнула. Минья пристально наблюдала за ней, наверняка гадая, когда Сарай сложит два и два. Той даже казалось, что девочка этого хотела, чтобы четко заявить о своей позиции: если Сарай хочет получить свой серый туман обратно, его придется заслужить.

Сарай очень обрадовалась, когда в следующую секунду зашла Спэрроу. Ей удалось выдавить правдоподобную улыбку и притвориться – по крайней мере, она надеялась, – что все нормально, в то время как внутри нее сам дух вскипел от ярости, что Минья позволила себе зайти так далеко.

Спэрроу расцеловала ее в обе щеки. Улыбка девушки была трепетной и храброй. Через минуту к ним присоединились Руби с Фералом. Они о чем-то препирались, и под звуки их ругани было легче поверить, что все хорошо.

Им подали ужин. В ловушку залетела голубка, и Старшая Эллен поставила ее тушиться. Тушеная голубка. Это звучало так неправильно, как «варенье из бабочек» или «стейк из спектрала». Некоторые создания слишком милые, чтобы их есть. Но за столом это мнение разделяли все. Ферал и Руби уплетали за обе щеки, и им явно было плевать на миловидность источника мяса, и хотя Минья никогда не была обжорой, это никак не связано с ее чувствительностью. Она не доела блюдо, но зато выловила крошечную косточку, чтобы поковырять в своих белых зубках.

Только Спэрроу была солидарна с Сарай. Впрочем, они все равно не отказывались от пищи. Мясо продукт редкий, и их организм в нем нуждался. Не важно, что у них отсутствовал аппетит. Они жили на примитивной диете и всегда изнывали от голода.

Как только Кэм убрал тарелки, Спэрроу поднялась из-за стола:

– Я сейчас вернусь. Не расходитесь!

Ребята переглянулись. Руби подняла брови. Спэрроу юркнула в сад и через минуту вернулась с…

– Торт! – воскликнула Руби, вскакивая с места. – Как тебе удалось?…

Это был не торт, а мечта, и все изумленно уставились на него: трехъярусный, с кремово-белой глазурью и украшенный лепестками, напоминающими маленькие снежные сугробы.

– Не слишком-то радуйтесь, – предупредила девушка. – Он несъедобен.

Тогда они увидели, что кремово-белая «глазурь» – это лепестки орхидеи, смешанные с анадной, и весь торт сделан из цветов, вплоть до факельных имбирных бутонов на верхушке, которые выглядели точь-в-точь как шестнадцать зажженных свечек.

Руби скривила личико:

– Тогда зачем он?

– Чтобы загадать желание. Это заблаговременный торт на день рождения, – Спэрроу поставила его перед Руби. – Просто на всякий случай.

Все поняли, что она имела в виду: на случай, если больше дней рождения не будет.

– Как-то это все мрачновато, – прокомментировала Руби.

– Ну же, загадывай желание!

И она загадала. Хотя цветы имбиря и так напоминали маленькие огоньки, девушка подожгла их кончиком пальца и задула единым выдыхом.

– Что ты загадала? – полюбопытствовала Сарай.

– Чтобы он стал настоящим тортом, само собой. Интересно, сбылось?

Руби погрузилась в него пальцами, но, конечно, торта внутри не оказалось, только цветы. Она все равно сделала вид, что ест его, ни с кем не делясь.

Наступила ночь. Сарай поднялась из-за стола.

– Сарай, – позвала Минья. Та остановилась, но не обернулась. Знала, что сейчас будет. Минья не сдавалась. Никогда. Каким-то образом, чистой силой воли, девочка застыла во времени – не только телом, но и всем. Ее гнев, ненависть ни на грамм не ослабли за эти годы. Против такой стойкости не победить. Ее окрик полетел Сарай в спину: – Несколько минут отвращения, чтобы спасти всех нас.

Сарай пошла дальше. «Чтобы спасти всех нас». Слова будто свернулись в ее животе – не мотыльки, а змеи. Она хотела оставить их в галерее, но стоило пройти мимо призрачного строя в коридоре, как губы призраков приоткрылись и зашептали в унисон: «Чтобы спасти всех нас, чтобы спасти всех нас», а после этого – слова, доселе произносимые лишь глазами: «Помоги нам. Спаси нас». Они произносили их вслух. Молили ее, пока она шла мимо. «Помоги нам, спаси нас», – но все это было игрой Миньи, знающей о слабостях Сарай.

О ее милосердии.

А затем в дверном проеме показался ребенок. Ребенок. Девятилетняя Бахар, упавшая в Узумарк три года назад, предстала перед Сарай в той же одежде, в которой утонула. Это выходило за все границы, даже для Миньи, – держать мертвого ребенка в качестве питомца. Маленький призрак стоял на пути у Сарай, и с ее губ лились слова:

– Если ты не убьешь его, Сарай, – грустно произнесла девочка, – это придется сделать мне.

Сарай закрыла ладонями уши и промчалась мимо. Но даже в нише, где ее никто не видел, до нее все равно доносился шепот: «Спаси нас, помоги нам», пока она не подумала, что сойдет с ума.

Девушка выкрикнула своих мотыльков и свернулась в углу, крепко зажмурив глаза и жалея больше, чем обычно, что не может улететь вместе с ними. В эту секунду, если бы она могла излить в них всю душу и бросить тело – даже без возможности вернуться в него, – она бы сделала это, просто чтобы освободиться от тихих молитв мертвых мужчин и женщин – и детей – Плача.

Живые мужчины, женщины и дети Плача снова спали в безопасности от ее кошмаров. Сарай вернулась к фаранджи в ратуше, и к тизерканцам в казармах, и к Азарин, одиноко спящей в своих комнатах в Ветропаде.

Сарай не знала, что делать, если найдет Эрил-Фейна. Змеи, свернувшиеся в ее животе, переместились в сердца. В ней клубилась тьма и предательство, она это знала. Но все так запуталось, что Сарай уже не разбирала, будет ли его убийство актом милосердия или актом трусости.

Но Сарай его не нашла. Колоссальное облегчение быстро перетекло в нечто иное: в повышенную осведомленность о незнакомце, лежавшем в кровати воина. На какое-то время она приземлилась на подушку рядом с его спящим лицом, полная страха и тоски. Тоски по красоте его сна. Страха от возможности, что ее снова увидят – и уже не в качестве некоего чуда, а как кошмар, которым она и являлась.

В конце концов она заключила компромисс. Села незнакомцу на лоб и скользнула в его сон. В нем снова был Плач – его яркая версия, не заслуживающая такого названия, – но когда она увидела чужака вдалеке, то не последовала за ним. Просто нашла тихое местечко, где можно свернуться клубком – прямо как ее тело в комнате, – чтобы подышать сладким воздухом, понаблюдать за детьми в перьевых плащах и почувствовать себя в безопасности, хоть ненадолго.