Первые дни Лазло в Плаче прошли в суматохе впечатлений. Разумеется, город ждал, пока он раскроет его тайны – какими бы сладкими или горькими они ни были.

Плач оказался далеко не таким идеальным местом, каким Лазло представлял его в детстве. Ну конечно. Если он когда-то таким и был, город прошел через слишком многое, чтобы остаться в прежнем виде. Здесь не было шелковых лент или детей в перьевых плащах; и, насколько он понял, не было никогда. Женщины не отращивали настолько длинные волосы, чтобы те волочились по земле, и на то есть разумная причина: улицы были такими же грязными, как в любом другом месте. На подоконниках не стояли торты – впрочем, Лазло не особо на это и рассчитывал. Зато был мусор и паразиты. Не много, но достаточно, чтобы мечтатель перестал идеализировать объект своего долгого восхищения. Увядшие сады гнили, а нищие лежали как трупы. В целом в Плаче царила разруха.

И все же здесь присутствовали цвет, звук и жизнь: птицы в золоченых клетках, мечтатели, выдувающие разноцветную пыль, дети с башмаками-арфами, играющими музыку прямо на бегу. Там был свет – и там была тьма: храмы серафимов превосходили по красоте все церкви Зосмы, Сиризы и Маялена вместе взятых, а ритуал поклонения – экстатический танец Такры – стал самым магическим опытом в жизни Лазло. Но в Плаче жили и жрецы-мясники, предсказывающие будущее по внутренностям животных, и Вестники Гибели на ходулях, воспевающие Конец Света за своими масками в виде скелетов.

И все это заложено в городской пейзаж из резного медового камня, позолоченных куполов и улиц, расходящихся из древнего амфитеатра, наполненного красочными рыночными палатками.

Сегодня Лазло обедал там с тизерканцами, включая Рузу, научившего его фразе «Вы испортили мой язык для всех других вкусов». Юный воин заверил его, что это наивысшая похвала для шеф-повара, но веселые искорки в глазах остальных намекали на… более непристойное значение. На рынке Лазло купил себе рубашку и куртку, сшитые в местном стиле, и ничего серого. Куртка была зеленой, как лесная чаща, и в дополнение к ней шли браслеты, чтобы собрать рукава между бицепсами и дельтоидами. Их делали из всевозможных материалов. Эрил-Фейн носил золотые. Лазло выбрал более экономную и недооцененную кожу.

Еще он купил носки. Юноша начинал понимать привлекательность денег. Лазло купил четыре пары – расточительное количество, – и носки не только не были серыми, но еще и ни одна пара не совпадала по расцветке. Один носок розовый, другой в полоску.

Кстати о розовом. Он все-таки попробовал кровавые конфеты в крошечном магазинчике под мостом. Они действительно существовали и на вкус были просто отвратительными. Подавив желание сплюнуть, Лазло слабо выдавил кондитерше: «Вы испортили мой язык для всех других вкусов» – и увидел, как округлились ее глаза. Изумление сменилось смущением, что лишь подтвердило его подозрения насчет приличия комплимента.

– Вот спасибо! – сказал Лазло Рузе, когда они уходили. – Теперь ее муж наверняка вызовет меня на дуэль.

– Скорее всего, – не спорил тот. – Но каждый мужчина должен хоть раз в жизни сразиться на дуэли.

– «Раз» мне подходит.

– Потому что ты умрешь, – зачем-то уточнил Руза. – И уже не доживешь до следующей.

– Ага, – кивнул Лазло. – Именно это я и имел в виду.

Тизерканец хлопнул его по плечу:

– Не волнуйся. Мы еще сделаем из тебя воина. Знаешь… – он посмотрел на зеленый кошелек из парчи, принадлежавший бабушке Каликсты, – для начала можешь купить себе бумажник, пока мы здесь.

– Что, ты не одобряешь мой кошелек? – поинтересовался Лазло, поднимая его, чтобы со всех сторон показать безвкусную брошь.

– Вообще-то да.

– Но он такой удобный! Смотри, я могу носить его вот так. – Лазло продемонстрировал, как надевает шнурки кошелька на запястье и раскручивает его как ребенок.

Руза просто покачал головой и пробормотал:

– Ох уж эти фаранджи!

Но в основном они были заняты работой.

В первые несколько дней Лазло обязали следить, чтобы всех делегатов Богоубийцы обеспечили рабочим пространством, соответствующим их нуждам, а также материалами и в некоторых случаях – помощниками. Поскольку большинство из них не удосужились в пути выучить язык тизерканцев, все они нуждались в переводчиках. Некоторые жители Плача немного знали общий язык, но у них была своя работа. К этому времени Каликста разговаривала на невиданном почти как на родном, но она не собиралась проводить свое время, помогая «недалекому мужичью». Посему дел у Лазло было невпроворот.

С некоторыми делегатами было легче, чем с другими. Белабра, математик, потребовал себе кабинет с высокими стенами, на которых он сможет записывать формулы и стирать их как посчитает нужным. Кетер, художник и проектировщик катапульт и осадных орудий, нуждался только в чертежном столе, который доставили в его комнату в ратуше.

Лазло сомневался, что инженерам требуется что-то большее, но Эблиз Тод, похоже, отнесся к этому как к вопросу разграничения – более «важные» гости должны просить и получать больше других. Он продиктовал подробные и конкретные требования, и в долг Лазло входило их исполнить с помощью группки местных, которых приставила к нему Сухейла. В результате мастерская Тода в Плаче превосходила по величию его мастерскую в Сиризе, хотя большую часть времени он все равно проводил за чертежным столом в углу.

Каликста ни о чем не просила, но Лазло знал, что они с Царой закупились различными видами смолы, чтобы приготовить липкую массу, которая поспособствует восхождению. Потребует ли этого от нее Эрил-Фейн – вопрос. Сама девушка подозревала, что ее пригласили, чтобы спасти от тюрьмы, а не из реальной необходимости, но она настроилась в любом случае выиграть свое пари с Тодом.

– Ну что, улыбнулась тебе удача? – спросил Лазло, увидев, как она возвращается после тренировки с якорем.

– Удача не имеет к этому отношения. Все дело в силе и хитрости. – Девушка подмигнула, шевеля пальцами, как паук с пятью лапками. – А еще в клее.

Когда она опустила руки, Лазло вдруг осознал, что на них не осталось серых пятен. После своего контакта с якорем он узнал, что эта грязь не смывается даже водой с мылом. Но со временем она потускнела и исчезла. Должно быть, мезартиум реагирует на кожу, как некоторые другие металлы. Медь, к примеру. Но не на кожу Каликсты. Она часто прикасалась к якорю, но на ней не оставалось никаких следов.

Феллеринги, Музейв и Тион Ниро нуждались в лаборатории, где они могли бы расставить оборудование, привезенное с запада. Близнецы и натурфилософ довольствовались преобразованной конюшней рядом с ратушей, но Тион отказался там работать и потребовал найти ему другое место. Лазло пришлось пойти с ним в качестве переводчика, и поначалу он не понимал, чего хотел алхимик. Он отверг свободные комнаты, поскольку те были то слишком большими, то слишком маленькими, и в конце концов остановил свой выбор на чердаке крематория – пещеристом помещении, которое было просторней тех комнат, которые он назвал слишком большими. Там не было окон – лишь одна огромная тяжелая дверь. Когда Ниро запросил для нее не менее трех замков, Лазло наконец догадался: место выбрано за его уединенность.