Тот самый день. День, к которому она пригвоздила себя навеки, как мотылек, тельце которого проколото длинной блестящей булавкой.

В тот день она схватила двух младенцев, держа их одной рукой. Им это не понравилось, как и руке, но ее нужно было освободить, чтобы взять других детей: их крошечные ручки были сжаты в ее скользкой от пота ладони. Двое младенцев в одной руке и двое детей, плетущихся рядом.

Она привела их сюда, протиснула через проем почти закрывшейся двери и собралась уже бежать за остальными. Но бежать было не за кем. Минья была на полпути к яслям, когда раздались крики.

Порой ей казалось, что она застряла в то мгновение, когда резко остановилась и услышала эти вопли.

К тому моменту Минья стала самой старшей в яслях. Киско, которая могла читать мысли, была последней, кого увела Корако, и уже не вернулась. До нее был Вэрран, чей крик сеял панику в разумах всех, кто его слышал. Что же касается Миньи, она знала, в чем заключался ее дар. Знала не первый месяц, но виду не подавала. Когда они поймут, то заберут ее. Посему девочка хранила секрет от богини секретов и оставалась в яслях так долго, как могла. Вот так она и оказалась там в тот день, когда люди восстали и убили своих господ, и все было бы нормально – Минья не питала теплых чувств к богам, – если бы они на этом остановились.

Она все еще находилась в том коридоре, слышала крики и их ужасное кровавое затихание. Минья всегда будет там, и ее руки всегда будут слишком маленькими, как в тот день.

Но внутри она изменилась. Девочка больше никогда не позволит слабости, мягкости, страху или некомпетентности сжать ее в ледяных тисках. Тогда она еще не знала, на что способна. Ее дар не испытывали. Ну разумеется. Если бы его испытали, Корако вывела бы ее на чистую воду и забрала. Поэтому Минья не знала всей масштабности своего таланта.

Если бы она знала, то могла бы всех спасти.

В тот день в цитадели случилось столько смертей… Минья могла бы подавить волю тех призраков – даже призраков богов. Только представьте!

Представьте.

Она могла заставить служить себе самих богов, и Скатиса тоже. Если бы только она знала, что делать. Минья могла бы создать свою армию, зарезать Богоубийцу и перерезать всех остальных прежде, чем те добрались до яслей.

Вместо этого она спасла четверых и поэтому навсегда останется в том коридоре, слушая убывающие один за другим крики.

Ничего не делая.

Ее губы продолжали шевелиться, повторяя из раза в раз одни и те же слова:

– Это все, кого я могла унести. Это все, кого я могла унести.

Не было ни эха, ни резонанса. Комната пожирала звук. Она поглощала ее голос, слова и вечные неудовлетворительные извинения. Но не воспоминания.

От них ей никогда не избавиться.

– Это все, кого я могла унести.

– Это все, кого я могла унести…

Сарай проснулась от ощущения, что захлебывается сотней мокрых мотыльков, забившихся в горле. Оно было таким реальным, таким настоящим. Она в самом деле поверила, что давится своими мотыльками – надоедливыми, плотными и живыми. На языке остался привкус соли и сажи – соль от слез спящих, сажа от дымоходов Плача, – и даже после того, как девушка перевела дыхание и поняла, что ей снился кошмар, привкус никуда не делся.

Спасибо, Минья, за этот новый ужас.

Он был далеко не первым. Ее мольбы к люльке остались неуслышанными. Сарай едва удалось проспать хотя бы час, и то беспокойно. Ей снилась дюжина вариаций собственной смерти, будто разум пытался составить список. Меню рецептов гибели.

Отравление.

Утопление.

Падение.

Ранение.

Избиение.

Жители Плача даже хоронили ее живьем. А между смертями она была… кем? Девушкой в темном лесу, услышавшей хруст ветки. Промежуток между кошмарами – это как тишина после хруста, когда знаешь, что кто бы его ни издал теперь замер и наблюдает за тобой во мраке. Конец сочащейся серой пустоте. Туман люльки рассеялся до призрачных струек.

Все ее ужасы вырвались на свободу.

Сарай лежала на спине, скинув одеяло, и смотрела в потолок. Ее тело обмякло, сознание опустело. Как люлька могла попросту перестать действовать? В пульсе ее крови и духа слышался крик паники.

И что теперь делать?

Жажда и мочевой пузырь требовали, чтобы она встала, но перспектива выхода из убежища угнетала. Она знала, что обнаружит за углом. Да даже в собственной комнате!

Призраков с ножами.

Прямо как те старухи, которые окружили ее кровать, отчаявшись из-за неспособности ее убить.

В конце концов она встала. Надела халат и нечто похожее на чувство собственного достоинства и вышла из комнаты. Они стояли там, заслоняя выходы в вестибюль и на террасу: восемь внутри; сколько на самой ладони, не ясно. Девушка приготовилась к их ненависти и пошла дальше.

Похоже, Минья держала свою армию под таким жестким контролем, что призраки не могли выражать эмоции, такие как пренебрежение или страх, который Сарай знала не понаслышке, но глаза оставались в их власти. Поразительно, как многое можно ими передать! В них читалось и отвращение, и страх, но когда Сарай проходила мимо, в основном она видела в них мольбу.

Помоги нам.

Освободи нас.

«Я не могу вам помочь», – хотелось ей ответить, но комок в горле был не просто фантомным ощущением мотыльков. Конфликт разрывал ее пополам. Эти призраки убили бы ее в мгновение ока, если бы их освободили. Она не должна хотеть им помочь. Что с ней не так?

Сарай отвела взгляд и поспешила дальше, борясь с ощущением кошмара. «А кто, – подумала она, – поможет мне?»

В галерее никого не было, кроме Миньи. Ну, Миньи и призрачных войск, заполняющих арки аркады и топчущих лозы Спэрроу своими мертвыми ногами. Ари-Эйл стоял на страже за стулом Миньи, он походил на красивого слугу, если бы не гримаса на его лице. Госпожа позволила ему свободно выражать свои эмоции, и он ее не разочаровал. Сарай чуть не вздрогнула от его ненависти.

– Привет, – поздоровалась Минья. В ее звонком детском голоске чувствовались язвительные шипы, когда она неискренне поинтересовалась: – Выспалась?

– Как младенец, – легкомысленно ответила Сарай. Естественно, это подразумевало, что она часто просыпалась и плакала, но уточнять не хотелось.

– Кошмары не снились? – не унималась Минья.

Сарай сжала челюсти. Она не могла проявить слабость, не сейчас.

– Ты же знаешь, мне ничего не снится, – сказала она, отчаянно желая, чтобы это все еще было правдой.

– Неужели? – Минья скептично вздернула бровь, и Сарай вдруг задумалась о причине ее расспросов. Она никому не рассказывала о своем вчерашнем кошмаре, кроме Старшей Эллен, но в эту секунду девушка полностью уверилась, что Минья знает.