ног ветром, а на море был совершенный хаос. Нечего было и думать о морском путешествии. Послали за лошадьми. Пока их отыскали и оседлали, прошло около 3-х часов, и только в полдень караван наш двинулся по направлению к Будве.

Поднявшись несколько в гору и обратившись назад, к заливу, мы увидели страшное зрелище: сильным порывом бури смело все тучи с волн, но с тем вместе сорвало с якоря пароход, и он носился по волнам, истощая все усилия людей и паров, чтобы уклониться от берега и выйти в открытое море; издали казалось, что вот-вот набросит его на скалу и разлетится он в щепы. После узнали мы, что действительно пароход только чудом спасся от совершенной погибели, хотя сильно пострадал. Наступила наша очередь терпеть. Хотя несколько и прояснилось, но ветер не стихал, и чем более приближались мы к вершине горы, тем он становился ощутительнее. Наконец мулы и лошади отказались идти: их сбивало с ног; надо было продолжать путь пешком; но вскоре убедились, что и этот способ путешествия невозможен. Буря грозилась сбросить нас в пропасть, что еще недавно случилось с одним из австрийских батальонных начальников. Мы переждали в одном из блокгаузов, находившихся на вершине горы, пока спадут первые сильные порывы ветра, и он хотя несколько ослабеет.

Дорога от Каттаро до Будвы довольно удобна. Это следы пребывания французов в стране; нужно бы только устроить в некоторых местах барьеры со стороны моря; во время дождей не один мул скатился вниз.

При въезде в Будву нас поразили разрушения, причиненные бурей; три купеческих судна, трабакулы, как называют их здесь, были выброшены на берег. На мачте одного из них, совсем разрушенного, развивался русский флаг. Капитан его, грек одесский, был у меня, рассказал бедствия своего крушения и просил переслать его и троих матросов в Одессу. Один из них, кажется, погиб.

В городе встретил меня австрийский чиновник, чтобы проводить на отведенную для ночлега квартиру; сзади его маленькой фигуры выдвигалась другая безмолвно, но умильно на меня поглядывавшая. Когда немец пошел впереди, высокая фигура поравнялась со мной.

– Вам отвели ночлег не у наших; я бы просил вас к себе, – сказал он, робко оглядываясь.

– Мне все равно, где ни переночевать, – отвечал я, не желая возбуждать напрасных подозрений у своих гостеприимных хозяев – австрийцев.

– Когда, пятнадцать лет тому назад, вы пришли в Будву, никто не осмелился приютить вас… я и тогда не побоялся немцев и принял вас к себе в дом.

– Нико! – воскликнул я, обрадованный встречей, и теперь только узнавши его, обнял от души. Слезы показались на глазах Нико. Обстоятельство, о котором напомнил мне он, случилось во время войны черногорцев с австрийцами и именно после неудачных для последних сшибок. – На этой-то войне я остановился в предшествовавшей главе, не желая касаться ее.

Само собою разумеется, что после этой встречи я поблагодарил маленького чиновника за его труд и несмотря на все уверения его, что отведенная для меня квартира несравненно лучше дома Нико, отправился к старому знакомцу. И пошли на всю ночь рассказы, воспоминания, сетования, и среди этого все-таки проглядывала изредка надежда, как луч солнца, как голубая проталина неба в бурную пору… Что за детская наивная душа южного славянина; коснитесь вы ее искренним, теплым словом участия, и она перед вами раскроется вся, как на ладони. А ей бы казалось не быть сомкнутой, безответной на всякий призыв; она ли не была обманута, не прошла сквозь тысячи самых тяжких испытаний! Значит, сберегла же ее на что-либо судьба от совершенного огрубения. Но Боже правды! Когда же ты ее призовешь к жизни!..

В ту же ночь узнал я, что австрийский комиссар занемог, что его едва довезли до Будвы. Товарищ его сказал мне между прочим, что майор Калик будет продолжать путь во что бы то ни стало, что отказаться от поручения столь трудного, особенно в физическом отношении, он не может, что это показалось бы в глазах начальства малодушием, и что он ни за что не допустит такого о себе мнения. Зная как барон К. дорожил этим умным и дельным офицером генерального штаба, я в ту же ночь написал ему очень откровенно как о болезни комиссара, так и о причине, по которой он решился все-таки ехать вперед, и просил назначить другого или оставить в этом звании его товарища.

На другой день я получил ответ ген. адъют.к. самый дружеский, в котором он благодарил меня за то, что я поберег для них Калика, и извещал, что в тот же день отправляется комиссаром подполковник[39].

От Каттаро до Будвы всего часа 4 верховой езды. Я выехал попозже, чтобы дать время 3. догнать меня.

Будва, несмотря на свое назначение окружного города, имеет едва тысячу жителей, из которых 655 православного исповедания, остальные католики. Да и что тут делать жителям? Город совсем вдался в море своими скалистыми и негостеприимными берегами и словно сторожил, чтобы никто не смел пристать к земле: гавани нет никакой. Стены живописны своей стариной, но не выдержат и самой легкой бомбардировки; окрыленный лев Венеции мог ограждать жителей Будвы в прежнее время, а теперь разве от внезапного вступления черногорцев спасет их, и то еще сомнительно.

Мы остановились в Кастель-Ластве часах в двух от Будвы и закусили в казарме у гостеприимных австрийских офицеров. Казарма, как водится, здесь устроена из древней римской развалины, которой основание еще уцелело, но по нему трудно судить, что это было – укрепление или храм. Отсюда виднеется в море живописный остров Св. Стефана.

Не дождавшись и здесь 3., мы отправились дальше через Пастровичи. Пастровичи составляют ряд деревенек, расположенных у подножья Черногории, вдоль морского берега; в них не более 3 т. душ; но они играли всегда важную роль в истории края по духу и неустрашимости своих жителей. Они долго разделяли судьбу Антивари, но когда последнее принуждено было покориться Турции в 1571 году, оставленное венецианским вождем Александром Донато, пастровичане успели отстоять свою независимость, но остались под покровительством Венецианской республики, пользуясь своими особыми правами, из которых многие удержали и поныне, несмотря на все стремление австрийского правительства подвести всех подданных своих под общий уровень.

Пастровичи напомнили многое из первой моей молодости. Надо же было случиться, чтобы и теперь, как тогда, 15 лет тому назад, слышались здесь раздававшиеся выстрелы. Тогда это были кровавые сшибки на Пастровичской горе между черногорцами и австрийскими войсками… Теперь, это было, как мы узнали после, славное дело Егора Петровича Негуша, дяди