со своими стенами, взбежавшими высоко вверх, мало-помалу мельчал, становился неприметней, наконец совсем исчез на дне бездны. Мы подымались все выше и выше… вдруг пахнуло отрадной прохладой с покрытой снегом вершины гор, и я снова ожил».

Теперь переход этот не так труден. Австрийцы устроили путь до полугоры, где кончается их граница, путь, стоивший им чрезвычайных издержек, зато весьма удобный. Он идет закоулками, по скату горы и ребрами скал, и таким образом удлинен, может быть, в четыре раза против прежнего; а потому черногорцы продолжают ходить напрямик, перерезывая шоссе во многих местах. От границы Черногорской покойный Владыка также обделал несколько дорогу, и, за исключением нескольких мест, весь путь можно сделать верхом, и не более как в 6 часов, между тем как прежде нужно было употребить для этого целый день, после которого бывало дня три не чувствуешь под собою ног.

Мне случалось переправляться через эти горы зимой, по пояс в снегу, когда о верховом переезде и думать было нечего, и я должен сказать, что только самая крайняя необходимость может принудить к такому подвигу; а между тем черногорцы все-таки продолжают являться и зимой на базар в Каттаро, хотя, конечно, не так часто; в это время года не обходится без несчастных случаев. Зато переход зимой из Цетина в Каттаро, из суровой зимы в места, где зеленеет трава и цветут лимонные деревья, переход, совершенный в течение одного и того же дня, до того резок, что не веришь своему счастью. Да, истинное счастье выбраться из сугробов снега, особенно когда не находишь более отрады в этом Цетине, некогда столь привлекательном для меня – и очутиться среди цветущей и роскошной природы Приморья!..

Глава VII

Война за независимость Черногории. – Отношения к ней Австрийского кабинета. – Австрийский комиссар. – Переход от Каттаро до Будвы. – Пастровичи, его права и преимущества. – Выстрелы, доходившие до нас с поля битвы. – Австрийско-турецкая граница.

Война была в полном разгаре. Черногория, чуть не в двадцатый раз после падения Сербского царства на Косовом поле, отстаивала свою независимость против турецких войск. При пособии Пиперских старшин, – продавшихся туркам и изменивших кн. Даниилу, Омер-Паша уже вторгся в пограничные нахии. Черногорцы дрались один против четырех; исход войны был конечно неизвестен; но они решились скорее погибнуть, чем уступить свою свободу. – Пороху было мало, свинцу еще менее; они работали ятаганами.

Как ни торопился я, однако все-таки около десяти дней проехал от Петербурга до Каттаро. На день остановился в Вене, и то, чтобы увидеться с графом Буолем, представиться императору и получить дальнейшие наставления…

Это было в ту эпоху, когда отношения наши к Венскому двору дошли до крайних пределов дружбы, далее которых не могли идти; и потому, как неестественно, судорожно натянутые, должны были или мало-помалу ослабляться или внезапно и нежданно оборваться в скором времени[38]. Последним проявлением этих дружеских отношений двух кабинетов было совместное действие их в защиту Черногории. Нельзя не сознаться, что Австрия, систематически и постоянно преследовавшая свободный народ, служивший соблазном для единоверных ему соседей, подданных ее, Австрия тяготевшая над ним всею силою своего нравственного влияния, принесла жертву России, став с ней заодно в этом деле против врагов Черногории.

Император Франц-Иосиф объявил мне те меры, – на которые решился он, чтобы принудить турок прекратить военные действия в Черногории, прибавив, что вместе со мною отправится в лагерь Омер-паши и австрийский комиссар, который уже ожидает меня в Каттаро. Далее весь разговор государя был посвящен выражениям дружбы и привязанности к нашему царственному дому. Не знаю, почему слова его, по-видимому исполненные искренности, врезываясь в моей памяти, не проникали до сердца: вероятно причиной тому было мое тогдашнее настроение.

Когда я спускался с «Общины» к Триесту, то увидел на сильно взволнованном море дымившийся казенный пароход, который качался с боку на бок, поджидая меня: телеграф предупредил его о моем приезде. Мне стало тошно, как только подумал, что через несколько часов отправлюсь на нем.

Отобедав у генерал-губернатора гр. В., я на лодке дошел до парохода, который за сильным ветром стоял довольно далеко от берега. И огласился пароход стонами той гадкой болезни, от которой нет ни лекарства, ни спасения, которая отравляет все существование на море и уничтожает по моему мнению все выгоды мореплавания. – Генерал-губернатор гр. В. вместе с тем был и контр-адмирал, начальник Австрийского флота: тем не менее он не мог сделать переезда от Триеста до Венеции в самую тихую погоду без того, чтобы с ним не было дурно. Если это позволительно для контр-адмирала, то для нас обыкновенных смертных и подавно, особенно в такую бурную пору, в какую отправились мы на этот раз из Триеста.

Мы заходили в Зару, чтобы взять с собою генерал-губернатора Далмации Мамулу, и потом высадились в Рагузе: далее уже не в силах были продолжать путь морем и отправились до Кастель-Ново сухим путем, верхом. Дорогою происходило все то же, что делается и у нас при встрече генерал-губернатора: – право не лучше! В Кастель-Ново мы опять пересели на пароход, который был в нашем распоряжении. Каттарский залив представлял довольно надежное затишье.

В Каттаро нашли мы генерал-адъютанта императора Франца Иосифа. Непривычная деятельность кипела в городе. Некоторые части войска уже были придвинуты к турецким границам. Комиссаром, со стороны Австрии, был назначен майор генерального штаба Калик тот самый, которого имя впоследствии является с именем нашего и других комиссаров на акте иного рода. Тут я узнал, что Калик уже ездил к Омер-Паше и только что вернулся, что поездка его не имела официального характера, и что они расстались очень дружелюбно. Калик же предупредил меня, что вся долина между Антивари и Скутари находится под водой после продолжительных дождей, и что нам предстоит самый мучительный переезд, какой только можно вообразить. Впоследствии я убедился, что он ничего не преувеличил. Генерал-адъютант барон К. обязательно предложил нам казенный пароход до Антивари, чтобы сколько-нибудь поберечь силы наши для дальнейшего трудного пути. Но когда мы вышли за городские стены, то увидели картину, какой едва ли кому из нас случалось видеть. Залив Каттарский, постоянно тихий и покойный, куда казалось и ветру нельзя было проникнуть, походил на кипящий котел. Волны так и силились выбиться из-за скал, заграждавших им путь. Тучи черные и грозные совсем лежали над водою, и в этой густой и темной массе едва виднелся пароход, силившийся сняться с якоря и уже не слушавший руля, вырываемого волнами из рук матросов. Нас хлестало резким дождем и сшибало с