— Я похож на шантажиста? — удивился Никита.

— Не знаю, никогда не имела дела с шантажистами. Кстати, что ты собираешься с ним делать?

— Не знаю, — в тон ей ответил Никита. — Я же не знаю, кто он. Вот узнаю, тогда подумаю. — Он покосился на Нину. — Нет, я не стану его убивать, если ты об этом.

— Я тебе скажу, но знай: скажу только потому, что этот же человек погубил бабу Валю. Она мне рассказала в последнюю ночь и фамилию назвала.

— Постой… Директор совхоза?..

— Да не директор совхоза, а московский номенклатурный хряк! Директору совхоза не снилось такое провернуть в одиночку.

— Звучит как начало анекдота, — задумчиво протянул Никита. — Две жертвы одного депутата встречаются в камере… А ей ты сказала?

— Нет. Даже виду не подала. Это слишком опасно.

— Ладно, говори уже, не томи.

— Помни, ты мне обещал, — предупредила Нина. — Его фамилия — Чечеткин. Валерий Чечеткин.

Никита ошеломленно смотрел на нее.

— Этого не может быть, — с трудом проговорил он наконец.

— Почему не может? Это точно он. Я билась, билась, все мозги сломала, пока не вспомнила. А помогла мне Поганка… Сокамерница моя. Мне Юля в посылке записку передала, а она записку выхватила и говорит: «Чечетку пляши». Вот я и вспомнила.

— Этого не может быть, — растерянно повторил Никита. Он живо представил себе «благодетеля» с его внешностью отрицательного советского бюрократа. — Он же в Думе первый гонитель гомосексуалистов! Предлагал против них статью ввести. Точнее, вернуть. В советские времена была такая статья сто двадцать один. А он в советские времена был партийным работником. Инструктором ЦК!

На Нину все это не произвело впечатления.

— Ну и что? В советские времена был довольно громкий скандал с одним крупным партийным начальником и одним известным артистом балета. Мне моя знакомая рассказывала, которой я туфли балетные шила. Дело удалось замять, но слухи просочились. Можно подумать, партработники не такие люди, как все остальные! А что касается гонений, Эдгар Гувер был гомосексуалистом, но преследовал гомосексуалистов очень жестоко. Говорят, что и Гитлер тоже…

— Ладно, давай оставим Гитлера в покое. Не до него сейчас. Но у меня в голове не укладывается, что Чечеткин…

— Ты его знаешь?

— Можно и так сказать, — усмехнулся Никита. — Но я скажу по-другому: этот мир до ужаса тесен. Чечеткин отравляет мне жизнь с восемьдесят девятого года. Считай, уже второй век. Но я все-таки не понимаю… У него есть жена и дети… Кстати, с его женой ты знакома. Это досточтимая Зоя Евгеньевна.

— Ну, брак «сам по себе ничего не доказывает», как мне говорили на суде. — Губы Нины презрительно скривились. — Многие гомосексуалисты женятся, чтобы не раскрывать себя. Но я как-то не думала, что Зоя Евгеньевна… Мне казалось, она сама по себе.

— Она сама по себе, — подтвердил Никита. — Но официально она числится женой Чечеткина, и у них двое детей. Помимо Таточки, еще и сын есть. В Англии учится. А сам Чечеткин ратовал в Думе за то, чтобы так называемый «материнский капитал» выделяли только женщинам, родившим детей в церковном браке по православному обряду.

— Я слышала, как он выступал по телевизору, — кивнула Нина. — Настоящий мракобес. Но речь сейчас не о том. Что ты намерен делать?

Никита сел рядом с ней.

— Прежде всего надо забрать тебя отсюда.

— Я не твоя вещь, — заупрямилась Нина.

Никита, подражая ей, возвел глаза к потолку.

— Если ты хочешь, чтобы я с ним разобрался…

— Да ничего я не хочу! Это ты решил, что надо с ним разбираться! Лично мне ничего не надо.

— А как же баба Валя? — напомнил Никита иезуитским голоском. Нина промолчала, и он счел это своей победой. — Повторяю, если ты хочешь, чтобы я с ним разобрался, мне надо твердо знать, что ты в безопасности. Иначе у меня будут связаны руки.

— И что для этого нужно?

— Переезжай ко мне. У меня большая квартира в охраняемом доме. Там я буду за тебя спокоен.

— Нет.

— Что «нет»?

— Я не поеду.

Никита взглянул на нее с театрально-мученическим выражением.

— Объясни почему.

Нина все больше хмурилась.

— Нет, это ты мне объясни, с какой стати я должна жить в осаде? Мне надо искать новую работу, надо обзванивать частных заказчиц. Я же их бросила! У меня остались недоделанные вещи! Как ты себе все это представляешь? Я буду сидеть в твоей охраняемой квартире и принимать клиенток?

— Я тут никакой проблемы не вижу. Кстати, это в центре, совсем недалеко отсюда. И к метро ближе. Но я сейчас о другом. Тебе, как говорят в американских фильмах, надо пересмотреть свои приоритеты. Сейчас самое главное — обесточить Чечеткина. На это уйдет какое-то время. А пока ты живешь здесь, я ничего не смогу сделать. — Никита стиснул и быстро разжал кулаки. Ему ужасно хотелось стукнуть по столу. — Ну прошу тебя, не будь таким осленочком. Ладно, хорошо, не хочешь ко мне, у Павла квартира свободна.

— Тоже охраняемая? Нет, ты совсем с ума сошел. Они же вот-вот вернутся.

— Ладно, поезжай ко мне на дачу в Пахре.

— Прости, мне тебя слушать тошно. Извини. Давай закончим этот разговор.

Но Никита не желал сдаваться:

— Мы только начали. Ты хочешь жить в безопасности? Хочешь наказать Чечеткина?

— Я хочу, чтобы баба Валя вышла из тюрьмы. Она ни в чем не виновата.

— Прекрасно. Значит, поживешь у меня. Иначе ничего не будет. Что я тебя уговариваю, как маленькую? «За папу, за маму»! Собирай вещи! Не соберешь — сейчас взвалю на плечо и унесу. Говорят, все женщины в глубине души об этом мечтают. Хочешь попробовать?

— Не ори на меня! — возмутилась Нина.

Они уже оба были на ногах, Никита схватил ее за плечи и встряхнул. Вдруг раздался лай, тут же перешедший в рычание. Никита отпустил Нину и оглянулся. Кузиному рыку, может, и недоставало зычности, но от этого он казался ничуть не менее грозным. Шерсть на загривке у песика вздыбилась, непрерывный рычащий звук гейзером вскипал в горле, оскаленные белые зубки запросто могли прокусить ладонь. Или любое другое место.

— Кузя! — всплеснула руками Нина и бросилась к нему. — Ты мой золотой! Ты мой спаситель! — Она ласково провела ладонью по вздыбленной золотистой шерстке. — Это же Никита! Это друг.

— Приятно слышать, — проворчал Никита. — Давай сядем и поговорим спокойно. Только уйми своего льва.

— Давай сядем.

Нина вернулась на диван. Никита, продолжая опасливо коситься на Кузю, сел рядом.

— Нина, тебе нельзя здесь оставаться. И к этой твоей Юле ехать нельзя. Ее квартира наверняка засвечена.