class="p1">– Есть. – Она опять засмеялась. – Теперь я это точно знаю. И очень жаль: сейчас уже ночь, вряд ли отыщешь тут что-нибудь сносное в смысле буфета. Нужно спросить у портье.

– О'кей. – (Опять этот жалкий клекот.) – Только я тоже приму душ.

Сняв в ванной штаны, я убедился, что жить в одной комнате с Тоней мне будет не так-то легко. Впрочем, я все еще отчасти верил в свой – очень сомнительный в любом случае – успех.

Мы снова спустились в холл. Портье бурно боролся с дремой, тряся брылами, как пловец на волне, и разговору был рад. Впрочем, все, что он мог предложить в этот час (верней – в полвторого), – это кафе ярдах в ста вниз по улице.

– Честно говоря, – сказал он, вздохнув, – оно лишь чуть-чуть лучше, чем «Макдональдс»…

Машину нам пришлось брать самим: boys (мальчики) уже спали, как сообщил доверительно тот же портье, прося не будить их. Трогательная забота! Было похоже, впрочем, что он ждал возражений и удивился нашей покладистости. Но паркинг был почти пуст, наш додж стоял с краю, а кафе оказалось вполне сносным. Мы взяли на двоих огромное ассорти из фруктов в тарелке с перегородками, после чего Тоня налегла на клубнику, а я долго не мог справиться с исполинской ананасной долей величиной с треть дыни для регби, после которой все же остался голоден и заказал себе вдобавок еще вполне свежий бифштекс.

– Мужчины любят мясо, – прокомментировала насмешливо по-английски Тоня, выбирая себе мороженое.

– Конечно, мадемуазель, – сказала ей толстая и очень живая официантка, с самого начала с добрым весельем следившая за нами. – Впереди ночь, ему нужно поднабрать сил.

Тоня радостно расхохоталась.

– У него нет шанса провалиться, – пояснила она. – Ни одного (No chance).

Улыбка исчезла с губ и из глаз официантки.

– Но это грустно, – сказала она.

– Более, чем вы можете себе представить… Ну, милый, ты почему не ешь?

Я действительно замер, слушая этот краткий диспут о себе. Как надгробное слово, ей-богу!

– Черт возьми, – сказал я по-русски. – Ты будешь сообщать всем подряд, что больше не спишь со мной?

– Не то чтобы… Да и кто тут поймет? Даже в отеле. У меня не тот вид.

– Это точно.

Она ласково улыбнулась.

– Не хами, – сказала она. – И ведь ты не станешь отрицать, что хочешь именно этого?

– Я только этого и хочу.

– Ну вот. Потому лишний раз напомнить не повредит. На всякий случай. Ничего ведь не будет, пойми.

Я промолчал и стал есть бифштекс.

Когда мы вернулись в номер, она тотчас опять разделась, натянула ночнушку и юркнула в кровать. Я наклонился над ней.

– Не надо хватать меня за титьки, – сказала она тихо. – Это ни к чему не поведет. Я так решила. Погаси свет и ложись к себе.

Я подчинился.

– Спокойной ночи, – сонно сказала она.

– Спокойной ночи, – повторил я. И с непостижимой для меня скоростью – так, словно это был гипноз, – действительно заснул, будто упал в гулкую и бездонную яму. And I shall sleep… Герой этого стиха, кстати, спал в могиле.

XLI

Потом мне стало ясно, что судьба посмеялась над русскими, раз их Пушкин писал все свои вирши на украинском языке, – и тут я проснулся. В комнате было холодно: безумно холодно и совершенно темно. Мне потребовалось, пожалуй, не меньше минуты, чтобы вспомнить, где я, и понять, в чем дело. Кондиционер работал как мог: он гудел, словно шмель в меду. Кожаные шторы, спрятанные за легкий тюль, как в купе поезда, не пропускали ни единый луч. Впотьмах я нащупал часы, но циферблат не светился, пришлось встать и, трясясь от озноба, прошлепать к окну. Казалось, одним движением я взломал тьму, отогнув толстый непроницаемый край занавеси, и тотчас увидел, что давно день и на дворе зной. Солнце, однако, было застлано легкой, как флер, дымкой, и листья пальм под окном были пухлыми и сырыми.

Тоня спала, повернувшись к окну лицом, свет тотчас разбудил ее. Она открыла глаза и улыбнулась. Я сел на край кровати. Мне уже опять было трудно владеть собой, но все же некоторое время я притворялся. Потом снова протянул руку.

– Ну, похоже, мы начали там, где вчера кончили, – весело констатировала Тоня.

– Ты позволишь, по крайней мере… – Я сам был удивлен пошлой хриплости своего горла.

– Что? Утренний поцелуй? – сказала она, садясь и потягиваясь. – Это ты можешь, конечно. А вообще предлагаю похерить нежности и пойти в ресторан жрать.

Это, кстати, была цитата, и не из мифических «Альбиносов в черном», а из той же «Лолиты»: выходит, ей она тоже приходила на ум? Занятно. Впрочем, возможно, что тем, кто хорошо знает текст этой полвека назад придуманной книги, Америка в качестве «поэтического возмездия» (термин оттуда же) преподносит цитаты одну за другой, отличающиеся кропотливой наглядностью. Если так и если продолжить и развить эту мысль, то невольно приходит на ум необходимость нового научного направления, какой-нибудь онтологической филологии, что ли, или наоборот… Но мне некогда было развивать догадки. Я опять подчинился. В ресторан, однако, мы опоздали: завтрак кончился в полдень, обед начинался с двух. Все-таки нас усадили за столик с краю и принесли кучу американской снеди: жареной жирной картошки, индейку, салат из зимних водянистых помидоров и неизбежный морковный пай. Огромный, невообразимый по толщине кот прогулялся у наших ног. Тоня сказала, что кормить такого можно только назло обществу охраны скотов.

– …Котов?

– Считай, что это мой дурной каламбур. Пойдем-ка на пляж; а то так и вовсе солнце спрячется.

Дымка, действительно, густела. Пляж был пуст, но мы успели окунуться и даже поплавать слегка в океане – in the stream, так сказать, хотя, кажется, он у другого побережья, – и затем сполоснулись от соли в бассейне с синей водой. Почему-то на нас таращились: те самые boys, которые так сладко спали ночью. Одному из них я заплатил пять долларов за матрац на топчан, хотя загорать было уже поздно. Низкие тучи плыли почти у самых пальм, клубясь с исподу, и одинокий самолет с рекламной лентой в хвосте был не в силах разогнать их.

– Январь как-никак, – примирительно заключила Тоня. – Пойдем в джакузи?

Там вода была белой, как кипяток, к тому же и воздух давно был как в бане, но ванна странным образом меня освежила. Я вернулся в номер в наилучшем расположении чувств, впервые не находя в себе никакой досады по случаю раздельных коек. Они уже были хорошо застланы, и весь номер вычищен и подметен: сервис, паче чаяния, был тут на высоте.

– Что ж,