В это время вновь подал голос фон Хаген. Робким голосом он напомнил про стоимость самих пленников. На сей раз Сангре спорить не стал:

— Два флорина говоришь, — надменно усмехнулся он и, достав из ящика одну из серебряных палочек, небрежно бросил ее к ногам крестоносца. — Сдачи не надо. Лучше купи себе на нее новые носки.

…Темнело, когда они добрались до Бизены. Довольный Кейстут крепко стиснул в объятиях Сугарта, весело хлопнул по плечу Улана, заговорщически подмигнув, показал большой палец Петру (жест, которому научил его Сангре) и, оглянувшись назад, властным жестом пригласил из дальних рядов встречающих какого-то человека. Это и был посланец двоюродной сестры Бонифация Мануэль.

Как ни удивительно, но свитков у гонца оказалось два. Первый адресовался самому Боне, что вполне естественно, а второй предназначался лично благородному дону Педро де Сангре — о том, что он еще и де ла Бленд-а-Мед Петр пленнику, понятно, не сообщал. Недоумевая, Петр развернул трубочку послания, некоторое время добросовестно пытался прочесть написанный аж на двух языках текст (вначале на русском, а затем продублирован на испанском), внимательно вглядывался в него, а затем, недовольно крякнув, протянул другу.

Спустя пару минут уже Улан недоумевающе нахмурился и сообщил, что Изабелла, как ни удивительно, умоляет благородного дона Сангре… отказаться от сделки с орденом. Мол, если он вернет кузена не крестоносцам, а ей, она готова заплатить за него вдвое, а то и втрое больше.

— Ничего не понимаю, — растерянно развел он руками и уставился на Петра. — Может, я неправильно понял смысл?

— Я тоже поначалу решил за посомневаться, но коли и ты прочел такие же слова, то полагаю, колебания надо-таки отмести прочь и погрузиться во вселенский плач по поводу утраченной выгоды, — недовольно проворчал Сангре. — Продешевили мы с тобой. Вот, оказывается, к чему десятка пик поутру выпала. А я еще удивился, с чего это карты предвещают впустую потраченное время и даже возможное разорение.

— Ну, пока все равно получается приобретение, — утешил Улан. — К тому же поверь, для закупки пороха нам и полученного от монахов за глаза. Точно-точно, — он замялся и после легкой паузы выдавил: — Но прежде чем заказывать его у купцов и вообще планировать наши дальнейшие расходы, надо бы нам с тобой кое о чем потолковать.

— Ты лучше скажи, что мы дамочке отпишем? Мол, звиняй, усё продано?

Улан кивнул, добавив пару фраз. Сангре немедленно восхитился его красноречием и заявил, что коль у друга так хорошо получается, ему и ответ писать. А за потолковать и завтра не поздно. Или горит?

Улан с видимым облегчением мотнул головой, заверив, что ничуть не горит. И с самого утра, уединившись в бывшем узилище для пленников (там было тише и спокойнее всего), посвятил составлению послания весь день, изрядно над ним намучившись. Наконец закончив и устало потянувшись, он решил зачитать ответ Петру — вдруг тот что-то подскажет — и решил пойти наверх. Однако выйдя во внутренний двор, он понял, что друга застать не получится: судя по зависшему над лесом солнцу у него в разгаре занятия с «литвопитеками».

Прислонившись к теплым сосновым бревнам стены, хорошо нагретым не по зимнему сильным солнцем, он потер виски, прикидывая, как сообщить Петру то, что давно хотел. Хотел, но никак не мог решиться. Поскольку новость была на редкость гадкая. Как бы не хуже той, которой его некогда, будучи в Липневке, огорошил Сангре. Тем не менее откладывать было нельзя: теперь, когда в их руках оказался выкуп, требовалось выложить все напрямую.

Однако помешал появившийся Сударг. Сопровождаемый своими сынами, почтительно державшимися по бокам и чуть сзади, он низко поклонился и обратился к Улану. Мол, ему нечем расплатиться за вырученных из лап крестоносцев домочадцев, а потому он просит принять вот их. Повинуясь повелительному жесту оба парня — Сниегас с белоснежными волосами и курносый Кантрус шагнули вперед.

Улан начал было отказываться, но жмудин оказался настойчив, уверяя, что они станут служить преданнее любой собаки, что… Он так умоляюще просил, что Улан понял: отказав, он даже не обидит этого литвина, но хуже — унизит его. И надо было видеть, как возликовал Сударг, добившись обещания взять их сроком на три года (на меньший срок тот ни в какую не соглашался) и всегда и везде держать подле себя, особенно во время предстоящего штурма Христмемеля.

Едва литвин ушел, как появился оружейник, обратившись насчет сюрикенов. Оказывается, за те три дня, что Улан не заглядывал к нему, у него накопилась уйма вопросов. Улан внимательно выслушал их и понял, что на пальцах пояснить не получится — надо идти в мастерскую и показывать наглядно. Там-то он и пробыл до позднего вечера, втолковывая, как правильно осуществлять заточку и прочие нехитрые премудрости.

Было уже темно, когда Буланов, вернувшись обратно в покои, застал в них Сангре, причем в состоянии, близком к бешенству. Тот в ярости метался по комнате и изрыгал жуткие ругательства. Доставалось всем, начиная от рыцарей-тевтонов и заканчивая римским папой, но самые изощренные приходились в адрес отцов-инквизиторов. Что только не сулил он им устроить. Обещание отмусульманить всех и каждого в отдельности, сделав тройное отрезание ржавой ножовкой, выглядело самым милосердным и гуманным на фоне остальных ужасов.

На вопрос «Что случилось?» Петр кивнул на стол, заваленный разломанными гривнами, и возмущенно завопил:

— Эти шлимазлы забубенные, христопродавцы поганые, лярвы дешевые лажу нам с тобой втулили! Они свинец в расплавленное серебро окунули и впарили нам, как самым распоследним лохам.

— Обидно! — вырвалось у Улана.

— Обидно — не то слово! Если б ты знал, как мне мучительно больно за свою непроходимую лопоухость. Знаешь, старина, по-моему, я — самый главный и великий неудачник. Точно-точно. Я тебе больше скажу: полное впечатление, что даже если господь пошлет ко мне с каким-нибудь известием своего голубя, то святая птица первым делом нагадит мне на голову, а уж потом изложит, с чем ее прислали, — и Петр с новой силой угрожающе взвыл: — Ну, попадись они ко мне в руки! Ох, что я учиню с этим жульем. Зачифаню шакалов собственными руками! А ихнему главному самолично отолью из этого свинца здоровенный болт на его хитрое монашеское седалище. И не просто забью его как можно глубже этому перцу, но и докручу со всей необузданной одесской дурью, чтоб он и впрямь напрудил под себя. Пусть гад полностью соответствует своему имени!

Кое-как угомонив разбушевавшегося друга Улан принялся выяснять подробности. Оказалось, казначей, невзирая на хворь, все-таки приехал вчера поздно вечером в Бизену. Узнал об этом Сангре, когда Улан отправился писать ответ донье Изабелле, и решил не откладывая в долгий ящик обменять полученное серебро на золото Кейстута, для чего зазвал казначея в свои покои, где стояли все три ящика.

Гандрас, прежде чем начать взвешивание, не удовольствовался заверениями Петра, что проверка вчера прошла успешно, устроил ее еще раз. Причем он, в отличие от друзей, решил помимо внешнего осмотра, образно говоря, заглянуть внутрь гривен. Поначалу все шло гладко. И первая и вторая сомнительные палочки оказались настоящими, а вот третья…