несколько понятных девочке фраз. Имя свое она произнесла гортанно и быстро. Замполит сказал, что зовут ее Салией, но можно и Зульфией. Однако медсестры стали звать девочку Софией, Сонечкой, Соней. Созвучно ведь. И она охотно отзывалась на это имя.

Летели дни. Соня начала ходить, аппетит у нее был хороший. Держать ее в доме, где лечились одни мужчины, было неудобно, а выписывать рано, врачи еще опасались осложнений. Тогда обе «мамы» решили взять «дочку» к себе. Конечно, комнатка у них маленькая — узкий пенал, но третья койка поместилась. А главное: чистота, режим и постоянное наблюдение за больной.

Для Павлины Павленко и Тони Рамниковой их смуглая длинноногая Соня действительно стала словно бы родной. Самой большой радостью для них было видеть девочку веселой, слышать ее тихий гортанный смех. Но смеялась она редко. И очень боялась выходить, даже с «мамами», за ограду военного городка. При виде бородатых мужчин в халатах она вздрагивала от страха, тянула «мам» назад, за надежные ворота с красной звездой.

Если девочка была дорога Павлине и Антонине, то можно понять, насколько привязалась к медичкам Соня, не имевшая теперь никого из родных. Понимали это и командир медицинского батальона, и начальник гарнизона, навестивший девочку после операции. Но не может же Соня постоянно находиться в воинской части. Надо как-то устроить ребенка.

Местные афганские товарищи пытались найти родственников девочки, но тот кишлак, где разведчики подобрали ее, был разорен душманами. И соседние тоже. Уцелевшие жители разбрелись кто куда. Оставалось одно: определить девочку в интернат, чтобы жила там среди ровесников и училась в недавно открытом женском лицее.

Обе «мамы» исподволь готовили свою «дочку», уже сносно понимавшую русскую речь, к предстоящему расставанию. Однако под тем или иным предлогом откладывали его со дня на день. А девочку ждали в интернате, в классах начались занятия.

И тут командир медицинского батальона, человек в общем-то душевный и мягкий, счел нужным проявить свою власть. Тем более что и предлог возник подходящий. Пригласил медсестер к себе в кабинет. Произнес ласково и вроде бы извиняясь:

— В командировку вам придется поехать.

— Когда? — шагнула к нему Тоня, сразу оценившая все последствия такого предложения. — На какой срок?

— В Загорную провинцию. Там наш гарнизон между Ближним и Дальним перевалами. Дорожники там наши, связисты, боевое охранение на дороге. Новых людей много. Ваша задача определить группу крови у всего личного состава. Работы на два дня.

— Вертолетом? — Павлина тоже начала понимать, чем все это оборачивается для «дочки».

— В Загорную провинцию идет наша автоколонна. Так что будьте готовы.

— А Соня? — в одни голос воскликнули девушки.

— Сами знаете, ей учиться пора. Пусть привыкает собственными ногами шагать, — отвел взгляд майор, чтобы девушки не заметили в глазах сочувствия, не «нажали» бы на него, рассчитывая побыть со своей «дочкой» хотя бы еще несколько суток. — Утром подойдет машина. Лейтенант Тургин-Заярный отвезет девочку в интернат.

— И я с ним, можно? — попросила Павлина.

— Да, конечно, — торопливо ответил майор, чувствуя облегчение от того, что трудный разговор близится к завершению.

Наутро у ворот военного городка как раз и состоялись те проводы, которые видел Абдул Махмат, направлявшийся в горы.

Лейтенант Тургин-Заярный, замполит по должности и востоковед по образованию, человек очень вежливый, скупой на слова, довез девочку до интерната. Повел ее в дом. А Павлина, поцеловав «дочку», осталась в машине. Боялась, что не выдержит, разревется. И Соне лишняя нервотрепка.

Когда захлопнулась за девочкой высокая дверь, заплакала Павлина по-бабьи, закрыв лицо рукавом. Зеленая ткань сразу намокла, почернела от слез.

5

В девять тридцать — инструктаж офицеров и прапорщиков, которым предстояло отправиться в рейс. Собрались в кабинете подполковника Астафурова, назначенного начальником колонны. Этот неторопливый сибиряк был человеком уважаемым, досконально знавшим свое дело, только выступал обычно длинно и скучновато. Хлебом его не корми, а дай возможность подчеркнуть важность воинов-автомобилистов в общей системе Вооруженных Сил. Особенно на данном этапе. Большинство собравшихся неоднократно выслушивали инструктажи Астафурова, вообще-то весьма нужные и полезные; каждый наизусть знал, с чего начнет Иннокентий Афанасьевич очередной разговор.

Подполковник поднялся, произнес, растягивая в окончаниях слов гласные буквы:

— Для новичков скажу, а для других повторю: в Афганистане нет железных дорог. Совсем нет. И с автомагистралями не густо. Некоторые районы вообще отрезаны горами. С ними связь авиацией или по караванным тропам. Шоссе здесь как артерии, питающие жизнь. Душманы учитывают это. Они превратили транспортные линии в главный объект своих нападений. А кто, спрашивается, может перевезти грузы, доставить все необходимое нашим войскам в гарнизоны, помочь афганским друзьям? Частично вертолетчики. Но главным образом — мы, автомобилисты. В таких условиях роль автомобильных войск вообще, каждого командира и солдата в частности, особенно велика… Попрошу некоторых товарищей не улыбаться. Я не устану напоминать о важности нашей работы, о нашей особой ответственности. И вы не забывайте говорить об этом своим подчиненным…

Вступление окончено. Голос Астафурова зазвучал громче:

— Обстановка. В Загорной провинции голод. Весной душманы разгулялись там, пользуясь тем, что дорога на перевалах обледенела, была засыпана снежными лавинами. Бандиты запретили дехканам обрабатывать землю, чтобы не кормить, дескать, партийцев, сарбазов и гяуров, то есть нас. Будто мы когда-нибудь хоть зернышко. В общем, пристреливали крестьян, которые решались сеять. Большинство полей осталось пустыми. Да еще засуха. Запасы продовольствия там на исходе, а впереди зима. Вертолетами-то все не перебросишь, — не упустил Астафуров возможности хоть косвенно похвалить автомобилистов. — Афганское руководство обратилось к нашему командованию с просьбой: пока перевалы открыты, доставить в Загорную провинцию рис, зерно и другие необходимые грузы. Первая колонна в составе сорока восьми грузовиков и двух спецмашин к отправке готова. Сопровождает колонну разведывательная рота старшего лейтенанта Вострецова… Василий Васильевич?

Вскочил невысокий офицер в выгоревшей на солнце форме. Лицо словно из темной бронзы, а брови и усы белые, будто чужие, приклеенные. Зубы в улыбке сверкали, как у шахтера, поднявшегося из забоя. Молодые командиры взводов смотрели на него восторженно, с завистью. Кто в гарнизоне не знал Вострецова?! Это ведь он весной на марше получил радиограмму: душманы жгут кишлаки в предгорьях. Оставив боевые машины на окраине кишлака кинулся Вострецов со своими разведчиками в огонь, в пылающие дома. Сколько они тогда детей, женщин, стариков от мучительной смерти спасли! А сами сколько получили рубцов и ожогов! Но дело сделали мужественно, лихо и расчетливо — без потерь. Отсюда и слава у Вострецова, и новенький орден.

— Садитесь. — Подполковник был явно доволен бравым видом разведчика. Поискал глазами: — Заместитель командира разведроты по политической