Другой прадештар вывел на центр полусогнутого темнокожего шудру с перевязанным животом. И встал рядом.

Старший из брахманов встал и поклонился присутствующим, а затем торжественно объявил:

— Да пребудет с нами милость богов! Да помогут они рассудить справедливо и ничем не нарушить священные законы Ману! Ом!

— Ом! — вторили ему сотни голосов.

— Крестьянин Прабхакар, сын Ананда, обвиняет ювелира Матхураву, сына Капура, в похищении невесты, за которую уже была уплачена дакшина отцу девицы и общине, и в насилии над ней, — объявил тот же жрец и кивнул шудре: — Говори.

Матхурава шагнул вперед, зазвенев цепями. Его глаза засверкали гневом:

— О, почтенный Махаматра[27], возражаю! Я хорошо знаю законы Ману, и согласно дхармашастрам, низший по варне не может обвинять высшего! Я — вайшья, а он — шудра, справедливый суд невозможен!

Брахман помоложе и постройней сделал негодующий жест рукой.

— Какое право имеешь ты, Матхурава, говорить о варнах, если забыл о них, взяв в жены неприкасаемую?!

Толпа ахнула.

— Будь она хотя бы шудрянкой, ты получил бы порицание и отягчил свою карму, но вступив в брак с неприкасаемой, ты нарушил основной закон дхармы, — чеканил брахман. — Потому ты больше не можешь называться вайшьей и дваждырожденным. И прав у тебя теперь не больше, чем у собаки! Сорвите с него шнурок!

Стражник достал кинжал, и тут из толпы к нему бросилась старуха Шри Дэви:

— Стойте! Стойте! — Она упала в ноги прадештару и обняла их. Тот замер, ошеломленный. Не вставая, она со слезами на глазах заговорила: — Прошу прощения у почтенного суда, я не имею права вмешиваться, но заклинаю, позвольте разъяснить!

— Говори, старуха, — произнес старший жрец.

— Брак между моим сыном, Матхуравой, и неприкасаемой не действителен, его нельзя брать в расчет!

— Отчего же?

— Когда дакшина уже уплачена и принята, брачная сделка считается законной, даже если ритуал соединения браком не проведен, ведь так заповедовал великий Ману? — получив кивки от судей в знак согласия, Шри Дэви продолжила: — Ни одна женщина не имеет права дважды вступать в брак! Это ее нужно покарать за измену, а не моего сына!

— Молчи, старуха! Еще будешь указывать нам! — фыркнул худой пучеглазый брахман. — Стражники, уведите ее с места суда!

Прадештары подхватили под руки пожилую женщину и понесли к выходу, а судьи зашептались между собой. Наконец, старший обратился к крестьянину Прабхакару:

— Мы выслушаем тебя, шудра, а затем примем решение.

Держась за живот, обвинитель ткнул пальцем в Матхураву.

— Этот человек проезжал через нашу деревню несколько месяцев назад. Его видели мои односельчане… — он принялся рассказывать.

А перед глазами Матхуравы летели воспоминания: грязные женщины, лачуги, старики, крестьянин с красным от бетеля ртом, у которого он спросил дорогу, источник и момент, когда он впервые увидел Сону. Надо было отдать ему должное, шудра опросил каждого, кто хоть краем глаза видел заезжего путника.

Из толпы вышел бетельщик-свидетель, а еще старый, высохший до костей брамин — он, оказывается, сидел под баньяном, собираясь медитировать, и заметил, как молодой путник на гнедом жеребце скакал в сторону источника, к лесу, куда незадолго до этого пошла дочь кожевенника Сона.

— Чужестранец был в лиловом тюрбане. Солнце всходило, и в его лучах засияла на тюрбане брошь, так засияла, что я чуть не ослеп, — скрипел и покашливал старик-брамин.

— Вот в этом? С этой брошью? — обвинитель поспешно достал из складок накидки потерянный Матхуравой тюрбан.

— Да, да! — затряс головой старик. — Всё так.

Шудра снова яростно указал на ювелира.

— Вот они, доказательства! Он, мерзавец, похитил мою невесту, почти жену, и держал ее у себя много месяцев, насиловал и мучил! Ювелир женился на ней, не имея права, и только потому, что испугался возмездия по закону, когда я нашел его! Он бросился на меня, как бешеный тигр, все вы знаете, что такое тигр-людоед, выходящий в деревню! Он ударил меня мечом в живот! Стал кидаться на людей…

— Достаточно, — сказал пучеглазый жрец.

Но шудру было не остановить, он кричал в запале:

— Я требую справедливости! Я молю о справедливости мудрейших судей! Я требую смерти для этого тигра-людоеда!

— Что ты скажешь в свою защиту, Матхурава, сын Капура? — спросил пучеглазый.

У ювелира пересохло в рту, он облизнул губы и поднял руку.

— Я возражаю! Я женился на Соне… Да, я взял ее в жены, нарушив законы дхармы в том что касается варн, а не в том, что касается брака. Вы знаете, почтенные Махаматры, что умыкание невесты и женитьба на ней силой называется ракшаса, но тоже не исключается законом Ману. Что же касается удара мечом, скажу: согласно дхармашастрам, если совершено насилие в защиту жены, оно не считается грехом и преступлением. Я грешен лишь в том, что женился, потому я готов понести наказание и быть изгнанным из своей варны.

Толпа зашумела. Возмущенные возгласы, оскорбления летели в сторону ювелира, пока стражники не приструнили присутствующих.

Встал старший жрец. Воцарилась тишина. Матхураве казалось, что все слышат, как от голода и страха у него урчит в животе, но это было не так унизительно, как во всеуслышание признать себя неприкасаемым, в мгновение ока превратиться из человека в пса.

— Согласно закону, женщина не может быть свидетелем в суде, «вследствие непостоянства женского ума», но обстоятельства дела требуют, чтобы мы выслушали и ту женщину, о которой ведется спор, — он махнул стражникам: — Прадештары, приведите Сону, дочь кожевенника!

Сердце Матхуравы сжалось, а потом заколотилось нещадно в ожидании.

Люди вытянули шеи в сторону высоченных резных дверей. Они распахнулись, и в сопровождении дюжих стражников в зал вошла маленькая фигурка, закутанная в голубой платок. Сона! Всё существо Матхуравы потянулось к ней.

Она остановилась на отдалении и склонилась в глубоком поклоне перед брахманами, но не открыла лица. Впрочем, взволнованному ювелиру было достаточно и ее глаз, этих прозрачных черных бриллиантов под прекрасными дугами бровей. Как же она была сейчас напугана, переполнена отчаянием и робостью! Матхураве вдруг стало стыдно, что стоит перед ней такой — униженный, в цепях, что он не может, не имеет права спрятать ее за своей спиной от любопытных, жадных, пошлых взглядов мужчин. Сона лишь раз мельком глянула на него и отвела глаза, замерев в ожидании вопросов.

— Скажи, презренная, — начал пучеглазый жрец, — бежала ли ты добровольно с ювелиром Матхуравой?

— О нет, — смущенно ответила она, — он похитил меня, забрал против воли. Я просила и плакала, но он не послушал.