проводили последнее совещание. А может, кто-то пробегал поблизости, мог их ненароком заметить, и они затаились.

Бэнкей вспомнил, как тот из Рокуро-Куби, что был погонщиком быков, уговаривал свиту Фудзивара Нарихира поставить обе повозки вместе и подальше от жилого дома. Уголок он, видите ли, усмотрел там вполне безопасный — ворам, если они задумают поживиться богатыми циновками, будет не добраться до повозок, чем-то таким тяжелым загороженных. Чем — монах — не видел и не понял.

Слушая шорох, он усмехнулся — проникнуть в повозку, не имея рук, им было трудновато, вот разве что боднуть с разлета тяжелые циновки, которыми настоящий, служивший Фудзивара Нарихира погонщик быков тщательно занавесил вход.

Монах поерзал, устраиваясь удобнее, и подтянул колени к животу. Он мог сейчас встретить первую пробившуюся в повозку летучую голову резким ударом обеих ног. И заорать во всю глотку.

Если Рокуро-Куби, будучи хозяевами уединенной усадьбы, исхитрились попотчевать сонным зельем своих гостей, то на постоялом дворе доступа к горшкам и мискам никто из них не имел. Возможно, они, готовясь к ночному вылету, добавили чего-то этакого в пищу своим сотрапезникам Фудзивара Нарихира и Минамото Юкинари. Но усыпить всех прочих постояльцев они не могли — разве что знали какие-то особенно сильные заклинания. Так что на вопль монаха вполне мог сбежаться народ. И найти сбитую голову кого-то из Рокуро-Куби! В дополнение к отвратительной желтобровой роже фальшивого гадальщика…

Разумеется, голова быстро очухается от удара, но если разбить ее злобное лицо в кровь, если нанести еще один удар — возможно, она утратит зрение и, подскочив, начнет метаться по тесной повозке, тычась в стены. Это было бы неплохо — лишь бы не ткнулась сослепу в живое тело. Хотя Кэнске старательно, со знанием дела забинтовал монаху укушенную руку, на зубах Рокуро-Куби, очевидно, был какой-то особый яд — рука подозрительно горела.

Циновка с одного края приподнялась. Монах удивился — не зубами же вцепились в край три головы, чтобы пропустить вовнутрь четвертую. И перекатился на бок — потому, что, лежа на спине, мог нанести удар в середину циновки, а никак не в нижний угол.

Он не столько увидел, сколько почувствовал проникшую в повозку голову. Казалось бы, он услышал лишь шорох, ощутил лишь прохладный воздух — и все же он знал, что находится в повозке не один.

Голова молчала, не дыша. Молчал и Бэнкей, ожидая.

И тут циновка опять зашуршала.

Вся компания Рокуро-Куби была тут сейчас Бэнкею ни к чему. Помог бы Дзидзо-сама справиться связанному монаху не оберегаемому девятиполосной решеткой, хоть с одной головой!

Не дожидаясь, пока к нему пожалуют другие летучие гости, Бэнкей резко распрямился — и с такой силой, что подпрыгнул на дне повозки и пролетел чуть ли не целый сяку ногами вперед.

— Ты что же это брыкаешься, старый разбойник? — услышал он знакомый, исполненный веселой обиды голос. — Этак и без носа остаться недолго! Кто же меня без носа в стаю пустит?

Бэнкей усмехнулся.

— Развяжи-ка меня, — попросил он. — И никакой я тебе не разбойник.

— Твое благочестие вне сомнений, — сказал тэнгу, окончательно забравшись в повозку. — Только вот как сражался ты с красавицей Рокуро-Куби? Ты же вынужден был смотреть ей в лицо! Не дергайся, а то порежу… Ого, вот это украшение! На память, что ли, подарили?

Щелкнув по носу мертвую голову, откуда-то из перьев он достал нож и осторожно перепилил мохнатый узел между запястьями монаха.

— Где кошка? — первым делом спросил Бэнкей.

— Из-за кошки-то я и задержался, — буркнул Остронос. Отец-настоятель был так занят всякими церемониями, что я просто не мог до него добраться. Пришлось мне ее кормить-поить, пока не выдался случай застать его одного в келье. Тогда я и поскребся в окошко.

— Что велел передать мне отец-настоятель? — сразу же оставив всякое беспокойство о кошке, поинтересовался монах.

— Отец-настоятель-то и сказал мне, что ты схлестнулся с Рокуро-Куби… — и тут тэнгу призадумался. — Передать он тебе велел три слова, но сказал их так, что поди разбери!

— А повторить ты их можешь? — растирая запястья, спросил наполовину освобожденный монах.

— Я попробую сказать их так, как сказал он сам, — тэнгу помолчал и действительно произнес три слова, отделяя одно от другого выразительными паузами: — Отступить — нельзя — преследовать.

— Это очень любопытно… — пробормотал монах. — А ну-ка, вспомни, может, отец настоятель высказался чуточку иначе?

И монах изменил паузы между словами, так что получилось: «Отступить нельзя — преследовать».

— Нет, — твердо возразил тэнгу, возясь с веревкой на ногах Бэнкея. — Этого смысла он в слова не вкладывал.

— Может быть, «Отступить — нельзя преследовать»? — монах попытался в темноте поймать взгляд тэнгу, но круглые черные глаза в золотистых птичьих ободках как бы растворились во мраке.

Тогда Бэнкей задумался.

Он попросился в монастырь к старенькому настоятелю потому, что тот, как говорили, мог каждого человека направить по его Пути. Он дал обет повиновения. Но, позвольте, чему же тут повиноваться?

— Ну что, Бэнкей, собираешься ты вылезать из повозки, или тебе тут жить полюбилось? — осведомился тэнгу. — Я весь день крался за тобой следом и проклинал этих быков! Медленнее только улитка ползает.

Бэнкей ощупал свои ноги.

— Похоже, что меня усердно обдирали чьи-то острые когти, удивленно сказал он. — Что бы это такое могло быть?

— Я побывал там, где ты воевал с Рокуро-Куби. Это просто колючки, — успокоил его Остронос. — Ты ослаб?

В голосе насмешника-тэнгу было неожиданное сочувствие.

— Нет, — мрачно возразил Бэнкей. — Погоди. Сейчас я соберусь с духом. Где там у нас восток?

— Вот, — и тэнгу безошибочно указал крылом направление.

Бэнкей сел лицом к востоку и соединил перед собой руки — большие пальцы вместе, мизинцы вместе, а остальные — в сложном переплетении.

Остронос помолчал, ожидая, пока пальцы напрягутся и расслабятся нужное количество раз.

— Одного меня тебе, как видно, мало, — заметил он, когда Бэнкей опустил руки на колени. — Ты хочешь создать еще одного крошечного тэнгу. Разве ты не знал? Они возникают у ямабуси и сюгендзя между сложенными пальцами!

И Остронос негромко рассмеялся.

Иногда Бэнкею сразу не удавалось понять, говорит тэнгу что-то дельное, или пересказывает забавные глупости, которых набрался в темном народе.

— На сей раз не возник, — отшутился Бэнкей. — Ну-ка, посторонись, а то мне тут не выбраться.

Монах был крупного сложения, на привередливый взгляд городских щеголей даже полноват. Но это был не жир, которым действительно легко обрасти за годы безмятежной монастырской жизни, а мощные и гладкие мышцы, объемные от рождения, а не от хорошей пищи.

Бэнкей и Остронос выбрались из разукрашенной повозки Фудзивара Нарихира. Монах