– Голубчики, голубчики! – сказал строго принц-герцог. –Мак – наш друг. Он хочет нам добра, хочет уничтожить наших врагов…

– А вот что получится, – рассудительно сказал плешивыйиз нездешних. – Положим даже, что варвары будут сильней солдат. Побьют онисолдат, порушат ихние проклятые вышки, захватят весь Север. Пусть. Нам нежалко. Пусть они там режутся. Но польза-то нам какая? Нам тогда совсем конец:на юге будут варвары, на севере опять же варвары, над нами – все те же варвары.Мы им не нужны, а раз не нужны – под корень нас. Это одно… Теперь положим, чтосолдаты варваров отобьют. Отобьют они варваров, и покатится вся эта война черезнас на юг. Что тогда? Тогда опять же нам крышка: на севере солдаты, на югесолдаты, и над нами солдаты. Ну, а солдат мы знаем…

Собрание зашумело, зажужжало, что правильно-мол плешивыйизлагает, все точно, но плешивый еще не кончил.

– Дайте досказать! – возмутился он. – Что вырасшумелись, в самом деле? Это же еще не все. Еще может быть, что солдатыварваров перебьют, а варвары – солдат. Вот тут вроде бы нам самое и жить. Такнет же, опять не получается. Потому что еще упыри есть. Пока солдаты живы,упыри прячутся, пули боятся, солдатам велено упырей стрелять. А уж как солдатне станет, тут нам полная крышка. Съедят нас упыри и костей не оставят.

Эта идея страшно поразила собрание. «Правильно говорит! –раздались голоса. – Надо же, какие головы у них на болотах… Да, братья, проупырей-то мы и забыли… А они не спят, они своего ждут… Не надо нам ничего, Мак,пусть идет, как идет… Двадцать лет худо-бедно прожили, и еще двадцать протянем,а там, глядишь, и еще…»

– И разведчиков ему отдавать нельзя! – возвысил голосплешивый. – Мало ли что они сами хотят… Им что – они и дома не живут,Шестипалый вон днюет и ночует на той стороне, срам сказать – грабит там и водкупьет. Им хорошо, они вышек проклятых не боятся, головы у них не болят. Аобществу-то каково? Дичь на север уходит, кто к нам ее с севера гнать будет,если не разведчики? Не давать! И приструнить их еще надо хорошенько, совсемразбаловались… Убийства там учиняют, солдат крадут и мучают, как и не люди… Непускать! Совсем разбалуются…

– Не пускать, не пускать… – подтвердило собрание. – Какмы без них? А мы их кормили-поили, мы их родили да вырастили, чувствоватьдолжны, а они, знай себе, на сторону смотрят, как бы посвоевольничать…

Плешивый, наконец, угомонился, сел на место и принялся жадноглотать остывший чай. Собрание тоже угомонилось, утихло. Старики сиделинеподвижно, стараясь не глядеть на Максима. Бошку, уныло кивая, проговорил:

– Надо же, какая у нас несчастная жизнь! Ниоткудаспасения нет. И что мы кому сделали?

– Рожали нас зря, вот что, – сказал Орешник. – Неподумавши нас рожали, не во-время… – Он протянул пустую чашку. – И мы зрярожаем. На погибель. Да, да, на погибель…

– Равновесие… – произнес вдруг громкий хриплый голос. –Я вам уже говорил это, Мак. Вы не захотели меня понять…

Непонятно было, откуда идет голос. Все молчали, скорбнопотупившись. Только птица на плече Колдуна топталась, открывая и закрываяжелтый клюв. Сам Колдун сидел неподвижно, закрыв глаза и сжав тонкие губы.

– Но теперь, надеюсь, вы поняли, – продолжала вроде быптица. – Вы хотите нарушить это равновесие. Что ж, это возможно. Это в вашихсилах. Но спрашивается – зачем? Кто-нибудь просит вас об этом? Вы сделалиправильный выбор: вы обратились к самым жалким, к самым несчастным, к людям,которым досталась в равновесии сил самая тяжкая доля. Но даже и они не желаютнарушения равновесия. Тогда что же вами движет?…

Птица нахохлилась и засунула голову под крыло, а голос всезвучал, и теперь Гай понял, что говорит сам Колдун, не разжимая губ, не двигаяни одним мускулом лица. Это было очень страшно, и не только Гаю, но и всемсобравшимся, даже принцу-герцогу. Один лишь Максим смотрел на Колдуна хмуро и скаким-то вызовом.

– Нетерпение потревоженной совести! – провозгласилКолдун. – Ваша совесть избалована постоянным вниманием, она принимается стенатьпри малейшем неудобстве, и разум ваш почтительно склоняется перед нею, вместотого, чтобы прикрикнуть на нее и поставить ее на место. Ваша совесть возмущенасуществующим порядком вещей, и ваш разум послушно и поспешно ищет пути изменитьэтот порядок. Но у порядка есть свои законы. Эти законы возникают из стремленийогромных человеческих масс, и меняться они могут тоже только с изменением этихстремлений… Итак, с одной стороны – стремления огромных человеческих масс, сдругой стороны – ваша совесть, воплощение ваших стремлений. Ваша совестьподвигает вас на изменение существующего порядка, то-есть на изменениестремлений миллионных человеческих масс по образу и подобию ваших стремлений.Это смешно и антиисторично. Ваш отуманенный и оглушенный совестью разум утратилспособность отличать реальное благо масс от воображаемого, – это уже не разум.Разум нужно держать в чистоте. Не хотите, не можете – что ж, тем хуже для вас.И не только для вас. Вы скажете, что в том мире, откуда вы пришли, люди немогут жить с нечистой совестью. Что ж, перестаньте жить. Это тоже неплохойвыход – и для вас, и для других.

Колдун замолчал, и все головы повернулись к Максиму. Гай невполне уразумел, о чем тут шла речь. По-видимому, это был отголосок какого-тостарого спора. И еще ясно было, что Колдун считает Максима умным, но капризнымчеловеком, действующим скорее по прихоти, чем по необходимости. Это былообидно. Максим был, конечно, странной личностью, но себя он не щадил и всегдавсем хотел добра – не по капризу какому-нибудь, а по самому глубокомуубеждению. Конечно, сорок миллионов людей, одураченных излучением, никаких переменне хотели, но ведь они были одурачены, это было несправедливо…

– Не могу с вами согласиться, – холодно сказал Максим.– Совесть своей болью ставит задачи, разум – выполняет. Совесть задает идеалы,разум ищет к ним дороги. Это и есть функция разума – искать дороги. Без совестиразум работает только на себя, а значит – в холостую. Что же касаетсяпротиворечий моих стремлений со стремлениями масс… Существует определенныйидеал: человек должен быть свободен духовно и физически. В этом мире массы ещене сознают этого идеала, и дорога к нему тяжелая. Но когда-то нужно начинать.Именно люди с обостренной совестью и должны будоражить массы, не давать имзаснуть в скотском состоянии, поднимать их на борьбу с угнетением. Даже еслимассы не чувствуют этого угнетения.

– Верно, – с неожиданной легкостью согласился Колдун. –Совесть действительно задает идеалы. Но идеалы потому и называются идеалами,что находятся в разительном несоответствии с действительностью. И поэтому,когда за работу принимается разум, холодный, спокойный разум, он начинаетискать средства достижения идеалов, и оказывается, что средства эти не лезут врамки идеалов, и рамки нужно расширить, а совесть слегка подрастянуть,подправить, приспособить… Я ведь только это и хочу сказать, только это вам и повторяю:не следует нянчиться со своей совестью, надо почаще подставлять ее пыльномусквознячку новой действительности и не бояться появления на ней пятнышек игрубой корочки… Впрочем, вы и сами это понимаете. Вы просто еще не научилисьназывать вещи своими именами. Но вы и этому научитесь. Вот ваша совестьпровозгласила задачу: свергнуть тиранию этих Неизвестных Отцов. Разум прикинул,что к чему, и подал совет: поскольку изнутри тиранию взорвать невозможно,ударим по ней снаружи, бросим на нее варваров… пусть лесовики будут растоптаны,пусть русло Голубой Змеи запрудится трупами, пусть начнется большая война,которая, может быть приведет к свержению тиранов, – все для благородногоидеала. Ну что же, сказала совесть, поморщившись, придется мне слегка огрубетьради великого дела…