Большому террору предшествовала борьба с внешней и внутренней контрреволюцией, начавшаяся с первых дней Октябрьской революции. Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК, или чека) была основана уже 7 (20) декабря 1917 г.; после завершения активной стадии Гражданской войны органы безопасности продолжали вести наблюдение за населением страны, вникали во все стороны политической, хозяйственной, культурной жизни. Массовые масштабы репрессивная политика по отношению к «чуждым элементам» и «классовым врагам» приобрела в конце 1920-х гг., после того как на июльском (1928 г.) пленуме ЦК РКП(б) Сталин выдвинул концепцию усиления классовой борьбы по мере приближения к социализму. Наряду с активными политическими противниками большевиков (эсерами, меньшевиками, троцкистами, зиновьевцами и другими оппозиционерами), жертвами террора стали сотни тысяч крестьян, которые в ходе борьбы за коллективизацию объявлялись кулаками и должны были быть «ликвидированы как класс». 1929 г. положил начало такому явлению, как спецпоселенчество, или «кулацкая ссылка». В 1930–1931 гг. из разных мест было выселено и направлено на спецпоселение в отдаленные районы Севера, Сибири, Дальнего Востока, Средней Азии 381 026 крестьянских семей общей численностью 1 803 392 человека[606].

Тогда же, на рубеже 1920-1930-х гг., по всей стране развернулась борьба с так называемым «национал-уклонизмом». Национальной вопрос в СССР всегда был важной частью государственной политики, в том числе репрессивной, поскольку лидеры большевиков считали национальное строительство не самоцелью, а всего лишь этапом на пути коммунистического строительства. Общество будущего должно было стереть или по крайней мере сделать незначительными национальные различия, и в конечном итоге всё человечество должно было слиться в единое целое, а это значило, что национальная политика должна была подчиняться более широким государственным задачам, по крайней мере в понимании Москвы. Как следствие, национальное строительство под лозунгами «коре-низации» неизбежно вело к противоречиям между экономическими и политическими интересами советских регионов, с одной стороны, и тенденциями к централизации со стороны центрального руководства, с другой[607]. Всё это позволило Сталину заявить, что в условиях обострения классовой борьбы неизбежно нарастают и национальные противоречия, проявляющиеся в виде усиления уклона к буржуазному национализму на местах. «Национал-уклонисты» были обвинены в стремлении поддержать подготовку новой иностранной интервенции с целью расчленения СССР. XVI съезд ВКП(б) (1930 г.) в своей резолюции по отчетному докладу Сталина назвал борьбу с уклонами в национальном вопросе одной из главных задач партии[608]. Так была подведена теоретическая база под последовавшие далее действия руководства страны, которые зачастую в литературе называют «генеральной репетицией» 1937 г.[609] В соответствии с решениями съезда обвинения в местном национализме зазвучали в адрес многих партийных и государственных деятелей союзных и автономных республик. ОГПУ сфабриковало целый ряд дел против «национал-уклонистов»: дела контрреволюционных организаций украинских националистов, «Союза освобождения Белоруссии», «Союза освобождения финских народностей» (СОФИН), антисоветской организации «Туркмен азатлыгы» и т. п. Главными жертвами этих «дел» стали тогда деятели науки, образования и культуры национальных республик[610].

В Карелии, как и по всей стране, акции по «изъятию разного рода контрреволюционных элементов»[611] начали осуществляться органами безопасности сразу после установления советской власти. Особое внимание в приграничной республике уделялось шпионажу, что обусловливалось не только активной деятельностью финской тайной полиции[612], но и имевшими глубокие исторические корни и продолжавшимися до конца 1920-х гг. контактами населения пограничных районов.

Долгое время главным объектом внимания органов ОГПУ в Карелии были так называемые «карбеженцы», или «каравантюристы», – жители пограничных районов, главным образом карелы, ушедшие в Финляндию в годы Гражданской войны и возвращавшиеся домой по амнистии 1923 г. По мнению советских органов безопасности, чуть ли не все они были завербованы финской охранкой. Информационные сводки ГПУ середины 1920-х гг. свидетельствуют о том, что во многих приграничных волостях регулярно проводились облавы с целью поимки вражеских агентов. Большинство этих акций трудно назвать успешными, поскольку чаще всего донесение заканчивалось сообщением, что «шпионы убежали», а вместо них были арестованы местные жители[613]. Судя по количеству контрабанды, конфискованной при подобного рода операциях, речь может идти прежде всего именно о продолжавшейся на приграничных территориях нелегальной торговле. По мере того, как росло финское население республики, всё больше внимания органы безопасности уделяли и иммигрантам, большинство из которых, цитируя сводки ГПУ, считались «элементом неблагонадежным, нуждавшимся в постоянной разработке»[614]. В первую очередь это касалось перебежчиков из Финляндии, причем так в документах зачастую называли всех, кто нелегально переходил советско-финляндскую границу, т. е. и красных финнов, и финских крестьян, спасавшихся от голода, и карельских беженцев, и русских эмигрантов.

Не менее пристальное внимание уделялось политэмигрантам. Под наблюдение компетентных органов попадали и люди, занимавшие достаточно высокие номенклатурные должности, причем отслеживался чуть ли не каждый вздох человека[615]. Информационные сводки ГПУ 1920-х гг. включали постоянный раздел «Национализм», в котором скрупулезно фиксировались все случаи национальной розни и противостояния между политэмигрантами и местным населением. Чаще всего речь шла о конфликтах между русскими рабочими и финской администрацией предприятий. Отмечалась дискриминация русских по сравнению с карелами и финнами в оплате труда, а также замкнутость финнов, их желание отдалиться, «держаться своей национальной группы»[616]. Все сводки подобного рода кончались стандартной фразой «национальная рознь резких форм не имеет». Действительно, все эти конфликты носили скорее характер социального, нежели национального противостояния, проблемы с администрацией у рабочих были на всех предприятиях[617]. В этом контексте противоречия между красными финнами и местными жителями по сути являлись конфликтом населения с советской властью.