– А вот это, – адъютант показал Гурьеву небольшой пузырек фиолетового стекла, – это клей для бутафорских усов. Пойдёмте, Федор Сергеевич. Труп можно убирать. Матрос Полоскун свободен. Мне все понятно. Топорная работа.

При выходе в парадное Гурьев пропустил Лузгина вперед себя и не поленился заглянуть в чернильницу, стоявшую с пером на верхней полке этажерки. Чернила на её дне полностью высохли.

В конце марта погода в Лондоне и его окрестностях стоит прескверная. Промозглый туман стелется настолько низко, что невозможно различить верхушки еще лысых деревьев, будто какой-то неаккуратный молочник перевернул в небе бидон с драгоценной теплой жидкостью, и она разлилась над пожухлой травой и зарослями ракитника, часто покрыв их крупными, прозрачными каплями.

Леди в черном платье с лиловыми вставками и такой же черной шелковой накидке, всматриваясь в попутные пейзажи, была вынуждена даже приподнять густую темную вуаль, прикрывавшую её прекрасные глаза, достойные кисти любого именитого портретиста, но и это ей не помогло различить знакомые места в наступающих сумерках. Она не была здесь уже несколько лет, и в памяти стерлись многие ориентиры. Оставалось полностью довериться пожилому кэбмену в поношенном цилиндре с шикарными бакенбардами.

– Не переживайте, леди… Мы движемся в правильном направлении, мы уже близко, – извозчик спиной почувствовал беспокойство пассажирки, приоткрывшей окно брума.[39]

Влажный от тумана, коричневый кирпич, из которого был сложен забор «Хилсборо Мэдоу», потемнел настолько, что казался почти черным. Этот цвет придавал имению вид зловещий и хмурый. Над чугунными пиками, венчавшими этот высокий забор по всему периметру, очертания самого строения просматривались весьма смутно. Контуры угловых башенок, увитых плющом, стремились вверх, но расплывались в тумане на высоте третьего этажа.

Наконец-то в этой черной кирпичной стене высотой не меньше двух с половиной ярдов появился просвет. Его обозначили два фонаря, расположенные на колоннах по обе стороны кованых ворот, каждый прут которых был овит железным плющом, блестяще исполненным в ближайшей кузне.[40]

– Прибыли, миссис! – извозчик, получивший щедрую плату вперед, спрыгнул на землю и услужливо открыл дверь экипажа. Подать свою грубую ладонь, однако, извозчик не решился.

Оглядевшись, леди нашла глазами знакомый шнур возле калитки.

– Прикажете ожидать или прибыть к назначенному времени? Для вас это не будет стоить ни пенни. Почту за честь.

– Пожалуй, подождите, если не тяжело. Разговор вряд ли будет долгим… – ответила красавица, поправив вуаль, после чего два раза дернула за шнур.

Где-то в глубине усадьбы послышался звон колокольчика и почти сразу – звук открывающейся двери.

Завидев на каменной дорожке, ведущей к калитке, дворецкого Овертона, гостья улыбнулась – старик так и не справился со своим хроническим ревматизмом. Его походка была неспешна, вразвалочку, будто он только что сошел с палубы корабля на причал. Единственное, что его отличало от моряка – это фрак с хозяйского плеча, нелепый серый галстук и накинутый на плечи клетчатый плед. Подобная фривольность в этом доме была допустима: Овертон служил в семье Клиффордов всю свою сознательную жизнь. Жалование ему было назначено как при дворе, но командовал он в усадьбе лишь конюхом, которого отпускал домой перед вечерним чаем, да кухаркой, уходившей часом позже. Лорд Клиффорд не любил, когда ему на глаза попадался кто-то кроме Овертона, так что все обязанности по дому после пяти часов вечера старик выполнял лично. Особых хлопот это ему не доставляло, особенно в силу аскетичного образа жизни хозяина, предпочитавшего после захода солнца исключительно сигару и виски.

– Прошу вас, миссис Бриджид. Лорд ожидает вас в каминном зале, я провожу… – кивнув седой головой, дворецкий, закрыв калитку на засов.

Весь интерьер каминного зала был подстать его хозяину. Тяжелые бордовые шторы даже в солнечные дни не позволяли самому яркому лучу света проникнуть внутрь. Громадный камин, отделанный темно-коричневой блестящей плиткой, служил не только по своему прямому назначению, но и являл собой образец красоты в понимании лорда Клиффорда. На полтора ярда от пола стены были обшиты каштанового цвета деревянными панелями, выше которых все пространство до карнизов заполнял кремовый шелк, набитый китайскими узорами.

Два глубоких кожаных кресла напоминали скорее громадные гнёзда – настолько широкими были их подлокотники. Возле одного из них, с более потертыми углами, на полу красовалась шкура бенгальского тигра, предназначенная исключительно для ног хозяина. Дотянуться до низкого букового столика ручной работы, что стоял на тонких витиеватых ножках, между креслами, можно было, только подавшись на кресле вперед.

Стены увешаны портретами всех нашедших вечный покой членов династии до четвертого колена, а та, что напротив камина – служила музеем трофеев лорда. Овертон раз в неделю, по вторникам снимал с креплений сабли, палаши, шпаги, кинжалы и кортики, после чего тратил час с четвертью на удаление малейших признаков пыли. После этого все холодное оружие с величайшей осторожностью водружалось на место, между чучелами волчьих и кабаньих голов, чтобы радовать глаз хозяина воспоминаниями о лихих годах военной юности, проведенных в Индии.

Из всего этого колониального великолепия выбивался своим видом сверкающий латунными шестернями и колесами прибор, установленный на деревянном лакированном столе, с какими-то клавишами, напоминающими рояльные. Буквопечатающий телеграфный прибор конструкции профессора Юза единственным из достижений современной науки удостоился чести быть установленным в родовом гнезде лорда Клиффорда.

– Милорд! Миссис Бриджид! – торжественно объявил Овертон, внутренне сконфузившись, от того, что до сих пор не знает ее фамилии.

Большая надпись «The Times» вверху газетного разворота, закрывавшего гостью от хозяина зала, восседавшего в своем любимом кресле, совершенно не дрогнула.

Овертон, выполнивший свою миссию, беззвучно ретировался, чтобы подать обеденный чай, оставив пребывавшую в недоумении леди стоять при входе в каминный зал.

Поверх газеты всплыло облако сигарного дыма, и хрипловатый голос лорда возвестил на весь зал:

– Наконец-то! Проходите, милая Бриджид!

Газета резко опустилась и женщина, сделав несколько шагов навстречу, вынуждена была отметить:

– Вы сильно постарели, Филипп.

Грациозно подав руку для поцелуя, Бриджид продолжала внимательно разглядывать лорда, прильнувшего к ее кисти.

– Я долго ждал, и вот, терпение мое вознаграждено. Никогда бы не подумал, что буду за кем-то скучать. Для меня это открытие. Присаживайтесь… – лорд провел гостью к креслу, что стояло напротив.