Ее рука потихоньку опустилась в шкатулку, коснулась пергамента, схватила его и вытащила. Генриетта лихорадочно развернула лист, который захрустел под ее пальцами, и впилась в текст, написанный ровным, четким почерком.

Позади нее открылась дверь. Генриетта виновато повернулась, и краска смущения залила ее лицо. В дверном проеме стоял Дэниел с бутылкой и бокалами в руках. Лицо его выражало крайнее изумление. Затем изумление сменилось выражением презрения и отвращения, отчего внутри у нее все похолодело. Генриетта попыталась что-то сказать… но спазм сдавил горло, она не могла пошевелиться и только стояла с уличающим ее пергаментом в руках.

Дэниел поставил бутылку и бокалы на столик у кровати и пошел через комнату, звонко стуча сапогами по кафельному полу. Ни слова не говоря, он протянул руку и повелительно щелкнул пальцами. Она отдала ему документ. Он взял его, положил в шкатулку, запер ее и спрятал ключи в карман. Все это время выражение лица Дэниела оставалось неизменным, и холод продолжал сковывать Генриетту. Он отвернулся от нее, налил вино в бокалы и начал переодеваться в официальный костюм, подходящий для вечера в Прадо. Генриетта молча сделала то же самое.

Она запомнила этот вечер на всю оставшуюся жизнь. Воспоминания приходили в самые мрачные часы, когда настроение было ужасным. Генриетта вспоминала в основном это страшное молчание. Даже в многолюдном дворце, где играла музыка и звучали голоса, сливающиеся в непрерывный гул, она ощущала только молчание мужа. Он не говорил ей ни слова и, ловя его взгляд, она видела в его глазах все то же холодное отвращение. Это был взгляд, какого раньше она никогда ни у кого не встречала, и тем более у любимого, нежного, веселого человека, который даже во время ссор всегда проявлял понимание и выражал не более чем досаду, заставлявшую ее страдать и стыдиться до глубины души.

Ей удавалось каким-то образом разговаривать, улыбаться и двигаться по залу, как будто она не была поражена страхом и стыдом. Чем больше Генриетта думала о случившемся, тем сильнее чувствовала весь ужас своей ошибки, и теперь смотрела на себя глазами Дэниела. Вероятно, с его точки зрения, она постоянно мешала ему, совала нос в его дела, отказывалась признавать его право на тайну, не понимая, что эта тайна была делом его чести, а ей хотелось лишь удовлетворить свое любопытство. Это была ужасная картина, так как она вовсе не хотела обманывать мужа таким подлым образом. Она хотела для него только добра. Она хотела только один раз нарушить запрет, но с добрым намерением, по причине, которую Дэниел наверняка признал бы уважительной. Но теперь ее поступку не было оправдания, и она осуждала сама себя, страдая от молчания мужа.

Была только полночь, когда Генриетта, стоявшая и слушавшая восторженное обсуждение предстоящей корриды, почувствовала приближение мужа.

— Вы придете на праздник, донья Драммонд?

— Наверное, нет, дон Альва, — ответила она достаточно ровным голосом, хотя душа ее ушла в пятки, когда за спиной встал Дэниел. — Однако я знаю, что это великолепное зрелище. — Она обернулась к мужу с робкой улыбкой: — Надеюсь, мы еще раз побываем в Мадриде.

— Возможно, — ответил Дэниел, едва взглянув на нее, и тут же обратился с вопросом к одному из гостей. Генриетта хотела отойти, но его голос, холодный и спокойный, задержал ее. — Нам пора прощаться.

После бесконечных улыбок, реверансов и вежливых, ничего не значащих слов Генриетта села в носилки, а Дэниел, как обычно, пошел рядом. Несомненно, дома он должен что-то сказать ей. Что-то сказать… и что-то сделать. Сейчас ей казалось уже не столь важным, что он скажет или сделает, лишь бы поскорее нарушил это ужасное осуждающее молчание.

Носилки опустились, и Генриетта вышла. Дэниел открыл калитку во двор, и она проскользнула мимо него, с горечью подумав, какое, он, вероятно, испытал отвращение, когда ее рука коснулась рукава его камзола, а юбка задела колени. В небольшом, слабо освещенном холле Дэниел зажег для нее переносную свечу от большой свечи на мраморном столике. Генриетта взяла ее и пошла вверх по лестнице в спальню. Дойдя до самого верха, она обнаружила, что Дэниел не поднимается вслед за ней.

Окна были открыты, и теплый ночной ветерок доносил в спальню аромат роз и лаванды из окрестных садов. Подушки, из которых днем было сооружено их любовное ложе, снова лежали на кровати. Вероятно, сеньора наводила здесь порядок после того, как они ушли. Чувственные воспоминания о том, что было днем, вызвали мучительную боль. В этой страшной пустоте Генриетте казалось, что все случившееся произошло в какое-то иное время, в другом месте и с другим человеком.

Она начала раздеваться, когда со страхом услышала на лестнице шаги Дэниела. Дверь открылась. Генриетта стояла в одной сорочке, неуверенными движениями расчесывая волосы. Дверь мягко закрылась. Она продолжала стоять спиной к двери, слыша в тишине каждое движение. Дэниел снял плащ, пояс, на котором крепился меч, красный атласный камзол с разрезными рукавами, открывающими тонкий батист рубашки.

Он сел на стул рядом с кроватью, глядя на хрупкую фигурку жены, продолжавшей ритмичными движениями расчесывать свои блестящие золотистые волосы, как будто это привычное занятие могло вернуть их жизнь в обычное русло.

— Подойди сюда, Генриетта.

Этот тихий приказ наконец разорвал тишину, которая, как ей казалось, никогда не будет нарушена. Сердце ее бешено забилось, и она повернулась к нему лицом. Сидя на стуле со скрещенными на груди руками, Дэниел представлял собой весьма мрачную картину, и сердце Генриетты болезненно сжалось.

— Зачем? — с дрожью спросила она.

— Подойди сюда.

Она нерешительно подошла и встала перед ним. Дэниел откинулся на спинку стула и на минуту устало закрыл глаза.

— Я не знаю, что делать, — сказал он почти безразличным тоном. — Весь вечер я ломал голову над вопросом, как должен поступить мужчина, если жена тайком от него пытается сунуть свой нос в его секретные дела, не видя ничего ужасного в том, что роется в его вещах, хотя он строго запретил ей это. Жена, которая не имеет понятия о чести…

— Пожалуйста, — в отчаянии прервала его Генриетта. — Все было совсем не так.

— Значит, ты отрицаешь, что я застал тебя с секретными документами в руках? — резко спросил Дэниел, прежде чем она смогла продолжить. — Генриетта покачала головой. Какой смысл что-то объяснять, когда ему и так все ясно? — Я надеялся, что в моем доме ты не опустишься, как в детстве, до бесчестных поступков, но теперь понял, что дурные наклонности не исчезают так быстро.

Генриетта беспомощно заплакала от боли и стыда, но Дэниел, мучаясь ужасом разочарования, продолжал говорить, пока она не разразилась рыданиями на всю комнату. Тогда он, полностью опустошенный, встал и вышел из спальни.

Генриетта упала на кровать, корчась, как от физической боли, словно ее жестоко избили, но раны были не на теле, а в душе. Сжавшись в дрожащий комочек, она в отчаянии молила Бога, чтобы новый день никогда не наступал.

Генриетта проснулась в одиночестве и поняла, что проспала так всю ночь. Об этом ясно говорила холодная, несмятая постель рядом с ней. Она лежала, освещенная утренним светом, застывшая от горя. Глаза были красными и опухшими, потому что она плакала даже во сне. Как же это случилось? Почему ее благие намерения обернулись катастрофой? Ведь она хотела только помочь ему. Как могут они продолжать жить вместе после этого ужасного события? После всего того, что он сказал ей? Генриетта чувствовала себя маленьким ребенком, встречающим новый день в диком, полном опасностей месте и не имеющим подходящего убежища, где измученная душа могла бы укрыться. Встретив Дэниела, она утратила защищавший ее панцирь, но теперь, кажется, пришло время восстановить его.