Эффектное выражение «кембрийский взрыв» употребляется в двух значениях. Оно может иметь отношение к тому фактическому наблюдению, что от времен, предшествовавших началу кембрийского периода (около полумиллиарда лет назад), сохранилось мало окаменелостей. Большинство важнейших типов животных впервые появляется в геологической летописи именно в кембрийских горных породах, и выглядит это как грандиозное взрывообразное возникновение новых жизненных форм. Под другим значением имеется в виду теория, утверждающая, что все эти типы животных действительно отделялись друг от друга именно на протяжении кембрийского периода. Или даже на протяжении всего 10 миллионов лет внутри этого периода. Данное предположение, которое я буду называть гипотезой взрыва в точке ветвления, спорно. Оно совместимо (но не более того) с тем, что я представил здесь как общепринятую неодарвинистскую модель дивергенции видов. Мы уже согласились, что если прослеживать историю двух любых современных типов животных назад во времени, то рано или поздно оба эти маршрута сойдутся на общем предке. Моя интуиция говорит мне, что, в зависимости от выбранной нами пары типов, мы будем натыкаться на этого предка в разных геологических эпохах. Скажем, общий предок позвоночных и моллюсков встретится нам 800 миллионов лет назад, общий предок позвоночных и иглокожих — 600 миллионов лет назад, и так далее. Но я могу заблуждаться, и нам не составит труда приспособить сюда гипотезу взрыва в точке ветвления, заявив, что по неким причинам (достаточно интересным, чтобы их стоило изучать) подобные экскурсы в прошлое покажут, что общие предки большинства современных типов жили на протяжении относительно короткого промежутка геологического времени — например, где-то 540–530 миллионов лет назад. В таком случае это означало бы, что родоначальники современных типов животного царства отличались друг от друга — по крайней мере, в начале указанного периода в 10 миллионов лет — далеко не так сильно, как их представители различаются сегодня. Ведь, в конце концов, в ту пору они только ответвлялись от своего общего предка, а изначально принадлежали к одному виду.

Крайняя гулдовская позиция — вдохновленная риторикой Гулда, из его собственных слов трудно определить, придерживается ли ее в буквальном смысле он сам, — совершенно иная, и она никоим образом не совместима с традиционной неодарвинистской моделью. Кроме того, из нее, как я покажу, неизбежно следуют такие выводы, которые, будь они произнесены вслух, любой счел бы абсурдными. Ее очень ясно изложил — или, лучше сказать, выболтал — Стюарт Кауфман в своей книге «Во Вселенной как дома» (1995 г.), в следующем отступлении:

Пока что это было неплохое изложение ортодоксальных неодарвинистских взглядов. Но Кауфман тут же выдает странное продолжение:

Еще бы ему не изумляться! Только представьте себе на секунду, как такое «нисходящее заполнение» будет выглядеть с точки зрения животных, обитающих в своей естественной среде, и вы сразу же поймете, какой это вздор. Планы строения — скажем, план строения моллюсков или план строения иглокожих — это не какие-то идеальные сущности, висящие в небе и ждущие, когда реальные животные начнут примерять их, словно новомодные платья. Реально существующие животные были тем же, чем и всегда: они жили, дышали, передвигались, питались, избавлялись от отходов жизнедеятельности, дрались, совокуплялись с другими реально существующими животными. Им приходилось бороться за выживание, и они не могли слишком уж разительно отличаться от своих реально существовавших родителей, бабушек и дедушек. Для того чтобы новый план строения — новый тип — мог внезапно возникнуть, в реальной живой природе должно было произойти следующее: ни с того ни с сего, на ровном месте должно было появиться на свет существо, так же мало похожее на своих родителей, как улитка на дождевого червя. Ни один зоолог, будь он даже самым закоренелым сальтационистом, обдумав эти выводы, никогда в жизни не согласится ни с чем подобным. Наиболее убежденные из сальтационистов довольствовались тем, что постулировали внезапное возникновение новых видов, и даже это относительно умеренное суждение представляется крайне сомнительным. Стоит перевести гулдовскую риторику на язык практических жизненных реалий, как сразу же выясняется, что за ней нет ровным счетом ничего, кроме плохой научной поэзии.

В одной из следующих глав Кауфман высказывается даже откровеннее. Обсуждая некоторые из своих хитроумных математических моделей эволюции на «труднопроходимых ландшафтах приспособленности», он обращает особое внимание на пример, который, по его мнению,

В написанной ранее и в большей мере адресованной специалистам книге «Происхождение порядка» (1993 г.) Кауфман тоже сообщает о жизни в кембрии нечто подобное:

Ну что же, это высказывание можно интерпретировать как безобидное вплоть до банальности. В нашей с вами модели «схождения в прошлом» так и получалось: отделение друг от друга тех видов, которые в конце концов станут типами, должно было предшествовать разделению отрядов и более низких ступеней классификации. Но Кауфман явно не думает, будто говорит нечто заурядное и очевидное. Это видно по тому, как он утверждает, что «кембрийский взрыв обнаружил еще одно новшество», и по выражению «мутации дальнего действия». Он осознанно приписывает кембрийскому периоду некую революционность. Судя по всему, он действительно искренне имеет в виду альтернативное прочтение: то, при котором «мутация дальнего действия» тотчас же формирует «фирменный стиль» нового типа животных.