Спешу подчеркнуть, что эти цитаты выдернуты из текста двух книг Кауфмана, которые по большей части интересны, написаны творчески и без влияния Гулда. То же самое справедливо и для «Шестого вымирания» Ричарда Лики и Роджера Льюина — еще одной недавней книги, большинство глав которой восхитительны и только одна — «Пружина механизма эволюции», — написанная под явным и нескрываемым гулдовским влиянием, досадно портит общее впечатление. Вот пара показательных отрывков:

Как я уже писал однажды, это напоминает мне садовника, который удивляется, глядя на старый дуб: «Ну не странно ли, что на этом дереве уже много лет не появляется новых толстых сучьев? Похоже, весь прирост происходит нынче на уровне тоненьких веточек!» Просто подумайте еще раз, что должны означать «прыжки на уровне типов» или даже «скромные» (скромные?) скачки на уровне классов. Напоминаю, что животные, принадлежащие к разным типам, — это животные с разными фундаментальными планами строения, как, например, моллюски и позвоночные. Или как морские звезды и насекомые. «Мутация дальнего действия», произошедшая на уровне типа, подразумевала бы то, что пара родителей, относящихся к какому-то одному типу, спарившись, дала жизнь детенышу, относящемуся к другому типу. Разница между родителями и потомством должна была достигать такого же масштаба, как между улиткой и омаром или между морским ежом и просто ежом. А скачок на уровне класса был бы равносилен рождению млекопитающего у птичьей семейной пары. Вообразите себе этих родителей, с удивлением глядящих в гнездо на свое порождение, — и весь комизм таких научных воззрений станет очевиден.

Самоуверенность, с которой я высмеиваю подобные идеи, основывается не только на знании фактов о современных животных. Иначе мне могли бы возразить, что в кембрии все было по-другому. Нет, аргумент против кауфмановских мутаций дальнего действия и постулируемых Лики и Льюином прыжков на уровне типа является теоретическим и очень мощным. Вот он. Даже если бы мутации такого грандиозного масштаба и происходили, организмы, получавшиеся в результате, оказывались бы нежизнеспособными. Это непреложно, поскольку, как я уже некогда писал, сколь бы много ни существовало способов быть живым, способов быть мертвым неизмеримо больше. Небольшая мутация, означающая незначительный шажок в сторону от родителя, уже доказавшего свою жизнеспособность тем, что сумел стать родителем, сама, по этой же причине, имеет хорошие шансы выжить и даже может оказаться усовершенствованием. А гигантская мутация на уровне типа — это прыжок в бескрайнюю неизвестность. Я сказал, что такая мутация дальнего действия будет иметь тот же масштаб, что и мутация из моллюска в насекомое. Но она, разумеется, никогда не могла бы быть прыжком от моллюска к насекомому. Насекомое — это тонко отлаженный прибор для выживания. Если бы родитель-моллюск вдруг положил начало новому типу животных, этот скачок был бы случайным скачком, как и всякая другая мутация. И вероятность того, что случайный скачок такого масштаба произведет на свет насекомое или что-либо, имеющее хотя бы ничтожный шанс выжить, достаточно мала для того, чтобы ею можно было полностью пренебречь. Эти шансы на жизнеспособность будут невообразимо малы вне зависимости от того, насколько свободна экосистема, насколько много в ней имеется незанятых ниш. Результатом скачка на уровне типа была бы полная белиберда.

Я не думаю, что процитированные мною авторы действительно верят в тот смысл, который их напечатанные черным по белому слова несомненно заключают. Полагаю, они были просто опьянены риторикой Гулда и не обдумали ее как следует. В этой главе я привожу их высказывания с единственной целью: проиллюстрировать то, какой способностью непреднамеренно вводить в заблуждение обладает поэтически одаренный человек, особенно если предварительно он введет в заблуждение сам себя. А поэзия кембрия как благословенной юности эволюционных преобразований, бесспорно, притягательна. Кауфман отдается ей без оглядки:

Да, впечатление именно таково. Но возникает оно от красноречия Гулда, а не от фактов о кембрийских ископаемых и не в результате трезвых размышлений о принципах эволюции.

Если плохая поэзия в науке способна соблазнить ученых такого калибра, как Кауфман, Лики и Льюин, то как же устоять неспециалисту? Дэниел Деннет рассказал мне о беседе со своим коллегой-философом, который в «Удивительной жизни» увидел доказательства того, что типы кембрийских животных не имели общего предка, что они появились в результате независимых эпизодов возникновения жизни! Когда Деннет заверил своего коллегу, что этого Гулд в виду не имел, в ответ он услышал: «Тогда из-за чего же весь сыр-бор?»

Безупречность стиля — обоюдоострый меч, как отметил выдающийся эволюционный биолог Джон Мэйнард Смит на страницах «Нью-йоркского книжного обозрения» в ноябре 1995 года:

Книгой, которую рецензировал Мэйнард Смит, был труд Деннета «Опасная идея Дарвина» (1995 г.), где содержится разгромная и, хотелось бы верить, окончательная критика гулдовского влияния на эволюционистское мышление.

Так что же на самом деле происходило в кембрии? Саймон Конвей Моррис из Кембриджского университета является (что в самых лестных выражениях признает и сам Гулд) одним из трех ведущих современных исследователей сланцев Бёрджес — кембрийского геологического пласта, которому и посвящена книга «Удивительная жизнь». Конвей Моррис недавно опубликовал свою собственную восхитительную книгу «Горнило творения» (1998 г.) на ту же тему, где критике подвергнут практически каждый аспект взглядов Гулда. Подобно Конвею Моррису, я не думаю, что существует мало-мальски стоящая причина считать, будто в кембрийском периоде эволюционный процесс протекал каким-то иным способом, нежели сегодня. Но нет никаких сомнений в том, что значительная часть основных систематических групп животных впервые появляется в геологической летописи именно в кембрии. Многим приходила в голову следующая очевидная гипотеза на этот счет. Быть может, сразу несколько групп животных выработали у себя в процессе эволюции твердые, способные превращаться в окаменелости скелеты примерно в одно и то же время и, вероятно, по одним и тем же причинам. Одной из таких причин могла быть эволюционная гонка вооружений между хищниками и жертвами, но есть и другие предположения, например резкое изменение химического состава атмосферы. Конвей Моррис не находит никаких данных в поддержку поэтической идеи о неуемном цветении жизни, бьющем через край в буйном танце кембрийского разнообразия и неповторимости, о расцвете, который впоследствии был сведен к нынешнему относительно скудному ассортименту организменных форм. Если уж на то пошло, на самом деле, по-видимому, имели место противоположные тенденции — по крайней мере, так предположило бы большинство эволюционистов.