Морализирующие поклонники бонобо способны даже усугублять свое заблуждение откровенным перевиранием фактов об эволюции. Так, нередко утверждается, что бонобо — вероятно, в силу их бросающейся в глаза «жизнерадостности» — приходятся нам более близкими родственниками, чем обычные шимпанзе. Но этого не может быть, покуда мы согласны с тем, что друг другу оба эти вида близкородственнее, чем нам, чего никто отрицать не станет. Этой простой и бесспорной логической посылки вполне достаточно, чтобы прийти к выводу, что бонобо и обыкновенный шимпанзе родственны нам в равной степени. Они связаны с нами через своего общего предка, нашим с вами предком не являющегося. Конечно, в каких-то отношениях мы можем походить на один из этих двух видов больше, чем на другой (на который почти наверняка больше походим в каких-то других отношениях), но такие сопоставительные суждения ни в коей мере не могут отражать различий в степени эволюционного родства.

В книге де Вааля приводится множество случаев из жизни (которые вряд ли кого-либо удивят), доказывающих, что животные иногда бывают добры друг к другу, сотрудничают ради взаимной пользы, заботятся о благополучии друг друга, утешают друг друга в несчастье, делятся едой и совершают прочие трогательные добрые поступки. Я всегда придерживался той позиции, что природе животных действительно в значительной мере свойственны альтруизм, кооперация и даже сопутствующие субъективные положительные эмоции, но это скорее следует из эгоизма на уровне генов, нежели противоречит ему. Иногда животные бывают дружелюбными, а иногда — злобными, поскольку и то и другое поведение может время от времени отвечать своекорыстным интересам генов. Именно по этой причине предпочтительнее говорить об «эгоистичном гене», а не, скажем, об «эгоистичном шимпанзе». Противостояние, которое нагнетают де Вааль и другие, — между теми биологами, кто считает человеческую и животную натуру принципиально эгоистичной, и теми, кто относится к живым существам как к «добрым от природы», — надуманное противостояние, плохая поэзия.

Сегодня нам уже в значительной степени понятно, что альтруизм на уровне отдельной особи может быть средством, при помощи которого обусловливающие его гены максимизируют свою собственную выгоду. Но мне не хочется заново пережевывать то, что уже подробно изложено в моих ранних книгах, например в «Эгоистичном гене». Сегодня мне бы хотелось еще раз сосредоточиться на другом — на одной важной идее, которую критики той книги (судя по всему, ограничившиеся прочтением заголовка) не разглядели. Речь пойдет о том, что гены, будучи в каком-то смысле абсолютно эгоистичными, тем не менее объединяются в картели и работают совместно. Это, если угодно, научно-поэтическое сравнение, но я надеюсь убедить вас, что оно из разряда хорошей поэзии в науке — поэзии, способствующей пониманию, а не препятствующей ему. Точно так же я собираюсь отстаивать и другие примеры научной поэзии, которые встретятся нам в последующих главах.

Основной принцип дарвинизма может быть изложен в генетических терминах. Гены, присутствующие в популяции в большом количестве копий, — это те гены, которым хорошо удается производить свои копии, что также подразумевает способность выживать. Где выживать? Внутри индивидуальных организмов, находящихся в тех же условиях окружающей среды, что и их предки. Иначе говоря, имеется в виду выживание в местообитаниях, типичных для данного вида: если это верблюд — в пустыне, если обезьяна — на деревьях, если гигантский кальмар — в морских глубинах, и так далее. Основная причина, почему индивидуумы так хорошо умеют выживать в среде своего обитания, состоит в том, что их тела построены генами, у которых получалось выживать в этой среде, в виде своих копий, на протяжении многих поколений.

Но забудьте о пустынях, морях, лесах и льдах. Они лишь деталь общей картины. Гораздо более важным компонентом той среды, где генам удалось выжить, были другие гены, с которыми им приходилось делить непрерывный ряд сменявших друг друга индивидуальных организмов. Спору нет, среди генов, способных к выживанию в верблюдах, найдутся и такие, что особенно хорошо подходят для выживания в пустынях, и они даже могут обнаружиться также у других пустынных животных — например у песчанок и фенеков. Но еще существеннее то, что успешными будут те гены, которым хорошо удается выживать в среде, сформированной другими генами, типичными для данного вида. Таким образом, отбор генов любого вида организмов ведется по признаку их способности сотрудничать друг с другом. Генное сотрудничество, являющееся, в отличие от всеобщего сотрудничества, качественной научной поэзией, и будет темой данной главы.

Часто бывает недопонят следующий факт. Когда говорят о генах, особенно хорошо ладящих друг с другом, речь идет не о генах отдельно взятого индивидуума. Его гены прежде никогда не встречались в таком сочетании, ибо у видов с половым размножением геном каждой особи уникален (с традиционной оговоркой насчет однояйцевых близнецов). Но можно говорить о сотрудничестве генов всего вида в целом, поскольку им-то приходилось многократно бывать вместе, причем бок о бок, в общей внутриклеточной среде, пусть и в разных сочетаниях. Предмет их сотрудничества — работа над созданием организмов, устроенных по образцу того, в котором они оказались в настоящий момент. Нет никаких особых оснований полагать, что гены некоего конкретного индивидуума будут исключительно хорошо сочетаться друг с другом — лучше, чем с любыми другими генами, свойственными данному виду. То, какие именно попутчики выпали им на этот раз из генофонда в лотерее полового размножения, — во многом дело случая. Особи с неблагоприятными сочетаниями генов склонны гибнуть. Особи с удачными сочетаниями склонны передавать свои гены дальше, в будущее. Но сами эти удачные сочетания никуда в долгосрочной перспективе не передаются. Тому порукой перетасовывание генов при половом процессе. Что передается — так это такие гены, которые способны образовывать удачные комбинации с теми другими генами, которые генофонд вида может предложить им в компаньоны. Гены, успешно выживавшие на протяжении многих поколений, могут обладать разными полезными качествами, но одним будут обладать непременно: умением хорошо срабатываться с прочими генами из генофонда данного вида.

Насколько мы можем судить, некоторые верблюжьи гены сумели бы успешно сотрудничать с некоторыми из генов гепарда. Но такая задача перед ними никогда не ставится. По-видимому, гены млекопитающих лучше совместимы с генами других млекопитающих, чем с птичьими. Но этому предположению суждено остаться гипотетическим, поскольку одна из отличительных черт жизни на нашей планете состоит в том, что (если оставить в стороне генную инженерию) перемешивание генов происходит только внутри видов. Мы можем отчасти проверить подобные гипотезы, взглянув на гибридов. Межвидовые гибриды, если вообще удается их получить, часто оказываются менее жизнеспособны или менее плодовиты по сравнению с чистокровными организмами. И по крайней мере одна из причин тому — взаимная несовместимость их генов. Гены вида А, которые хорошо работают на генетическом фоне — в генетическом «климате», — создаваемом другими генами вида А, перестают функционировать, будучи пересажены виду Б, и наоборот. Сходные эффекты иногда проявляются и при скрещивании различных сортов или рас, принадлежащих к одному виду.