– Это не чудо, – покачал головой Ян. – Всё дело в моих способностях. Как у меня это получается, я и сам толком не могу объяснить, только пулю я действительно вытащил не так, как делают это обычные врачи. А потом… я просто заставил твоё тело поднатужиться и самому залечить свою рану.

Марго смотрела на него во все глаза.

– Не понимаешь? Представь: идёт слепец. Идёт, куда ему надо, но медленно, ощупывая на дороге каждый вершок, стучит палкой, прислушивается и тратит три часа на путь, который зрячий пройдёт за полчаса. Так вот я просто вижу то, чего не видят другие…

Он оборвал себя на полуслове, не зная, как понятнее объяснить Марго свои недавно открывшиеся способности. Не станешь же рассказывать, что прабабушкин талант дал себя знать только после того, когда его как следует тряхнуло на немецкой мине.

– Я не всё поняла, – призналась Марго, – может, потому, что поздно стала учиться русскому языку. Мы с мамой приехали в Россию, когда мне было девять лет.

– Значит, ты – не русская.

– Француженка. Правда, мать настояла, чтобы отец – отчим, конечно, меня удочерил. Он дал мне свою фамилию – Верещагина. А была – Дюбуа… Чего ты улыбаешься, я что-нибудь не то говорю?

– Я забыл тебе сказать: фамилия у тебя теперь не Верещагина и даже не Дюбуа.

– А какая?

– Поплавская. Марина Прокопьевна Поплавская – моя жена.

– Мы с тобой как бы поженились?

Ян слегка растерялся: он и не подумал смотреть на своё предприятие под таким углом. Разве могут к чему-нибудь обязывать фальшивые документы? Главное – пройти через кипящий котёл войны, а там их можно просто разорвать и выбросить. Так он вкратце и попытался объяснить Марго. Та разочарованно вздохнула. Что за мысли приходят ей в голову после одного дня знакомства? Наверное, Ян никогда не поймёт этих женщин, которые ставят его в тупик с той минуты, как он себя помнит.

– Что-то подсказывает мне, – между тем говорила ему Марго, – что ты необыкновенный человек, и я действительно должна тебя слушать. И потом, я знаю, у меня есть ангел-хранитель, который подбросил меня тебе в нужный момент. Ты и спас мне жизнь… Прости, что я на тебя из-за Леди напустилась. Отец ею очень дорожил. Он – известный конезаводчик, всё о лошадях горевал. Мол, из-за революции его многолетний труд прахом пойдёт… А мамы моей уже год как нет. На улице перестрелка была, а она случайно мимо проходила. Так что если и отчима убили, я теперь – самая круглая сирота. В России у меня никого нет.

Она отвернулась, голос её пресекся.

– А я… я у тебя есть! – горячо откликнулся Ян, сразу забыв о своих прежних размышлениях.

– Нестор Иванович Махно, – представился Ольге батька, откровенно любуясь её бледным хорошеньким личиком.

Девушка внутренне содрогнулась: значит, не дурной сон привиделся ей на днях. Сон этот – или видение? – припомнился ей вдруг во всех подробностях. Даже страшная, с выпученными глазами, голова, скатившаяся на землю под ударом батькиной сабли. Даже открытый в крике рот с кривыми желтыми зубами. Она оглянулась на напрягшегося Вадима и глазами приказала ему: не смей! Поневоле пошла рядом с батькой, галантно поддерживавшим её под локоть.

– Всякая власть, – говорил тот, – рождает паразитов. Потому мы – анархисты против власти, хотя бы и красной. Власть народу не нужна; какие лозунги разные партии ни кричат, а в конце концов властвует не народ, а та партия, что окажется сильнее.

"А я-то при чём? – думала Ольга. – В анархисты вербует? Вряд ли. Скорее всего, не верит, что мы – артисты. Ведут нас, безоружных, а сами винтовки наготове держат!"

Они вышли во двор. Там вовсю хозяйничали победители. Трупы немцев были свалены в кучу, как дрова. Небольшая горстка ещё живых испуганно жалась к стене, окруженная бойцами батьки.

– Наша повозка! – вырвалось у Ольги. Видно было, что из цирковой кибитки расхватали всё, что можно, и теперь какой-то рьяный хлопец пытался содрать с неё полог.

– Вот и от нашего цирка ничего не осталось, – подчеркнуто безнадежно сказала Ольга. – Раз власти у вас нет, значит, и пожаловаться некому: каждый делает всё, что ему вздумается. Кто защитит бедных, обворованных артистов?!

– Милая барышня! Идёт война, и мы живём по законам военного времени, – сурово откликнулся задетый за живое батька и негромко позвал: – Долженко!

Из группы бойцов выскочил один в черкеске и папахе набекрень.

– Слухаю, батьку!

– Цирковую повозку видишь?

– Бачу. Добра телега.

– Если через пять минут все вещи артистов не будут лежать в ней, самолично порубаю всех мародеров. Усёк?

– Усёк! – веселость Долженко мгновенно сменилась деловитостью. Он что-то сказал двум-трем человекам и через несколько секунд среди махновцев началось движение. К повозке циркачей поплыли передаваемые множеством рук узлы с вещами.

– Кто у вас тут хозяйством заведует? – спросил Махно.

– Я, – выступила вперед Катерина.

– Проверь и доложи, всё ли на месте?

– Хорошо, – кивнула Катерина и, недоверчиво оглянувшись на батьку, пошла к повозке. А тот уже выкликал следующего бойца.

– Лютый!

– Я тут.

– В камере артист лежит убитый; парнишка, сын рядом с ним. Возьми хлопцев, подсобите, чтоб похоронили, как положено.

– Будет исполнено! – вытянулся Лютый и, провожая глазами удаляющегося батьку, кивнул артистам. – Видали? Обо всех заботится, никого не забывает. Настоящий батька!

Артистов поселили в небольшом одноэтажном доме, хозяева которого, видно, в спешке покидали его. Победители побывали и здесь, но в комнатах оставалась ещё кое-какая мебель, так что циркачи разместились почти с комфортом. Одну комнату отдали женщинам, другая стала мужской спальней, в третьей – самой большой – обедали и обсуждали насущные проблемы.

Вот и сейчас все пятеро сидели за столом, планируя предстоящее выступление. Отсутствие Аренского ощущалось во всём: будто стоявший прежде надежно и основательно дом вдруг зашатался и покосился на один бок. Невеселым было это обсуждение. Алька, вначале сидевший безучастно, в ответ на неуклюжее предложение Герасима выступать вместе, громко разрыдался и выскочил из дома. Ольга выбежала следом, нашла мальчишку и прижала его, безутешного, к груди.

– Уйди! – он шмыгнул носом и попытался оттолкнуть её. – Я не ребёнок, чтобы давать себя гладить какой-то девчонке.

Ольга на его нарочитую грубость попросту не обратила внимания.

– Не злись. Представь себе, что мы с тобой два товарища – да и разве это не так? – и у одного из нас случилось несчастье. Разве другой не должен прийти на помощь и утешить?

Алька продолжал молча сопротивляться.

– Ты думаешь, плачут только женщины? О, когда я работала сестрой милосердия, знал бы ты, сколько мужских слёз мне довелось повидать!