Самый серьезный из них вспыхнул в июне 1918 г. в сербском городе Крагуевац, где квартировались батальоны резерва, состоявшие в основном из словацких солдат, с присутствием 2400 человек, вернувшихся из России. В ходе восстания прозвучали лозунги, напоминающие о революционном опыте (но также националистические и антисемитские призывы). Репрессии оказались очень суровыми и привели к казни 44 солдат, почти всех — после русского плена[570]. В мае 1918 г. в Радкерсбурге[571], в южной Штирии, в мятеже участвовали итало- и словеноязычные солдаты 97-го пехотного полка. Разграбив склады и избив офицеров, участники беспорядков прошли по улицам города, размахивая красными и трехцветными национальными флагами, славя революцию и призывая к окончанию войны. В этом случае восстание, вызванное преимущественно грубым обращением с нижними чинами и голодом, также закончилось кровопролитием: были расстреляны пятнадцать унтер-офицеров и солдат[572]. Эти мятежи были проявлением глубокого кризиса империи Габсбургов и лишь в незначительной степени мотивировались политико-идеологическими причинами. Однако на том этапе европейские правящие классы панически боялись распространения большевистской революции, и в трактовке этих мятежей акцент делался в основном на идеологии.

Подобная озабоченность вскоре стала главной чертой отношения итальянских властей к бывшим пленным в России. Речь шла не только об ирредентистах, но и о тех солдатах королевской армии, которые были взяты в плен на Итальянском фронте австрийцами и переведены в восточные регионы империи для использования в качестве рабочей силы в тылу. После Брест-Литовского мира многие из них оказались в Галиции и в бывшей русской Польше, откуда теперь им удалось бежать и направиться на восток. Здесь их собрала Итальянская военная миссия в России во главе с генералом Джованни Ромеи Лонгена, который после отъезда итальянского посла в марте 1918 г. оставался единственным представителем правительства Рима при большевистском правительстве, но в августе тоже репатриировался. Ромеи Лонгена высказал очень резкие суждения об итальянских солдатах, бежавших из австрийского плена. По его словам, это были люди, «отказавшиеся от военной дисциплины» и охваченные революционными идеями[573]. Он даже выразил подозрение, что им позволили добровольно бежать из Австрии, дабы «позволить элементам, зараженным австрийской и максималистской пропагандой, проникнуть в Италию»[574].

Возможная опасность от этих людей заставила Верховное командование предложить отправить в Ливию итальянских подданных в России, подлежащих призыву, и пленных, бежавших от австрийцев. Итальянское правительство согласилось. Все они, без разбора, за один только факт «длительного общения с русскими революционными элементами» могли представить в Италии «серьезную угрозу для духа армии и народа»[575]. Для военного министра лучшим решением было бы вообще прекратить репатриацию итальянских подданных, гражданских лиц и солдат, прибывающих из России и Румынии, «используя такие обоснованные причины, как низкий тоннаж поездов и т. д.». Лишь несколько человек из тех, кто уже вернулся, оказались действительно опасными агитаторами, но, по словам министра, вполне вероятно, что у очень многих «революционная идея» пробила себе дорогу[576].

Соннино и Орландо отвергли отправку в Ливию, названную генералом Витторио Дзупелли «радикальной мерой предосторожности», при этом премьер-министр заявил, что мотивирование задержек транспортными трудностями — это «средство, которое следует использовать, но не злоупотреблять им, в том смысле, что оно должно сопровождаться эффективным препятствием»[577]. Это напоминало прежнюю ситуацию с маложелаемой репатриацией «ирредентных» пленных. Теперь прибавилось подозрение к пленным из королевской армии, попавшим в Россию после сепаратного мира[578].

С такой же озабоченностью власти относились к «ирредентистам», пребывавшим в России после первого этапа репатриации и ставшими свидетелями революционных потрясений. Снова к делу привлекли майора Манеру, который, проследив за итальянцами, ушедшими из Кирсанова на Дальний Восток, и завербовав нескольких в Экспедиционный корпус, был поставлен во главе Итальянской военной миссии по поиску итальянских пленных в Сибири. Вместе со своими людьми Манера обследовал многочисленные сибирские лагеря для военнопленных в поисках «пропавших ирредентистов» — тех, кто никогда не вступал в контакт с представителями итальянских учреждений или не хотел принимать их предложения. В инструкциях, данных своим офицерам, Манера обрисовал людей, к которым нужно было найти подход и убедить их «выбрать Италию». Это были измученные, разочарованные и недоверчивые солдаты, ставшие свидетелями эксцессов революции, усугубившей «моральный распад»: «они боролись с нищетой и голодом, они часто видели вблизи себя смерть, несправедливость и драматические события расшатали их нервную систему, зародив в их душах отвращение к человечеству и особенно к властям»[579]. Будучи уже объектом попыток вербовки со стороны царских офицеров, а затем большевиков, чехов и сербов, они с подозрением относились к итальянской пропаганде. Согласно Манере, их следовало убедить, что Италия хочет лишь спасти их из плена ради воссоединения со своими семьями, не ожидая ничего взамен. Как только пленные соглашались перейти под защиту итальянской миссии, их переводили в лагерь сбора во Владивостоке, где в конце 1919 г. оказалось 2500 человек[580].