в Семипалатинск. Лучше возьмите меня к себе в отряд. Я научусь стрелять, а пока буду вам кушать готовить.

– Кхм… – Армен Рафикович обалдело посмотрел на Давида, а тот, в свою очередь, опешил и воззрился на Жоку.

– О-ля-ля. Такой капитальный вопрос впопыхах не решается, Айсулу. Мы узнаем, так ведь, Давид Борисыч?

Евгений боялся, что она станет просить за братьев, но не ждал про отряд. Разумеется, такой боец им не нужен, но и обидеть девчонку нельзя. Снова появилось странное чувство, как будто утекает что‐то важное, а поймать его нет ни рук, ни слов.

Лето все так же свирепствовало, лупило землю огненными кнутами, оставляя уродливые рассохшиеся трещины на ее терпеливом теле. Еще одна неделя деловито протопала через Лебяжье, понукая коров и бренча ведрами на огородах. Жока, Ванятка и косой Салим надумали отблагодарить Айсулу. С топорами и лопатами в руках они навестили землянку, где ютились ее снохи и племянники, починили забор, выровняли пол, выпустили из плена замурованные в саман окна. Ретивый огонек в заново сложенной печи быстро вымел затхлость и сумрак. Саманные стены наливались теплом, пахли уютом только что вынутых из печи крынок. На улице устроили тандыр. Айбол убежал и через полчаса вернулся с мешком, оттуда вывалились две пеструшки и огнехвостый петушок. К вечеру подоспел и Давид с их же коровой на привязи, еле‐еле отобрал у новых собственников, которые шустро прибрали к рукам все немудреное хозяйство аксакала. Привел и ее, и Сарыкула. Будут яйца, молоко и творог – с голода не умрут. А верблюд станет работать, приносить копейку.

Снохи, казалось, и не радовались такой заботе, Айсулу нервно перевязывала жиденькие узлы с пожитками, освобождая плацдарм для борьбы с разрухой.

– Нас люди заплюют, – пожаловалась она, – мы и так не в чести у селян. Семья предателей, сочувствовали басмачам, а теперь вы нам помогаете ни с того ни с сего.

– Что значит ни с того ни с сего? Красная власть всем поможет, никого не оставит – просто всем в свой черед. – Жока врал улыбаясь, но внутри было холодно и пусто. – Все будет по‐новому. Кто был ничем, тот станет всем, и так далее по тексту. Ты разве не хочешь, чтобы эта чудесная жизнь здесь поменялась? – Ничего не значащие слова с трудом вылезали наружу, а нужных он не мог подобрать. – Мы‐то уедем, а вам оставаться. – Он пристально посмотрел ей в глаза: что они подскажут? Поняла ли, что ей не место в отряде?

Она замолчала, задумалась:

– Я не хочу жить как раньше. А как будет по‐новому, еще не знаю. Прежде мечтала, чтобы женщины в степи самостоятельными стали, не зависели от мужчин. А теперь… – Она запнулась, покраснела.

– Что теперь? Договаривай! – Евгений злился. Получалось, она все поняла и уходила от ответа. Хотя чем он сам‐то лучше?

– Теперь мне кажется, что быть самостоятельной не очень‐то и хорошо. – Она повернулась и выбежала из злополучной землянки.

Жока не забыл, как орал на нее, пугал тюрьмой, как отворачивался. А она вон как помогла. А теперь словоблудил, боялся прямого разговора. Нехорошо. Он еще пару раз забегал под разными предлогами, топтался под вопросительным взглядом, а на третий раз решился:

– Айсулу. Мы не забыли про твою просьбу, но в отряд взять не сможем. Извини. А… ты больше не собираешься в коммуну? – Следовало прояснить этот важный вопрос: Давид‐то уже вовсю писал письма знакомым, прося за ценного товарища.

– Я не могу по своей воле бросить снох. Если бы к вам в отряд, наврала бы, что заставили, а так… – Она безнадежно махнула рукой. – Теперь, когда братьев нет, я должна о всех заботиться… и об отце. Надо же ему посылки отправлять.

– М-да… – Серые глаза затуманились, такого поворота он не предусмотрел. – Ладно отец, а остальные‐то при чем? Как ты им поможешь?

– Да как? Замуж меня отдадут, вот как! – Она отвернулась, схватила концы косынки, начала их мять.

Опять за старое… Замуж. Что за привычка решать женщинами проблемы?

– А по‐другому нельзя?

– Как? У них только один выход: отдать меня вместо отцовского долга. Ты думаешь, раз отец в тюрьме, то Идрис долг простит? Ни за что! Теперь он требует у старшей женге. А у снох на плечах дети без отцов. Я же не могу против всех одна. – Из миндалевидных, вырезанных в слоновой кости глаз покатились крупные слезы. – Да мне и все равно уже: не за этого отдадут, так за любого другого. А так хоть пользу семье принесу.

Получалось, для счастья в ее мире места уже не осталось. Жока не нашелся что сказать, надолго замолчал. Хотел предложить, чтобы она все же переехала к ним, жила бы в штабе, но вовремя прикусил язык: кто он таков, чтобы за всех решать? Только ночью, лежа во дворе и любуясь низким, усыпанным звездами небом, он представлял, что все‐таки Айсулу переехала и живет в соседней комнате, даже не так: в его собственной комнате вместо Ванятки, спит в его постели, а он, как всамделишный бай, ласкает ее нежные бедра или упругий живот когда только пожелает.

Армен Рафикович с главными силами ушел, как и планировалось, к Черняеву, а в Лебяжьем остался отряд Евгения. Степь укрылась прозрачным зноем и притихла, ленивая и разморенная. Улицы оживали только к вечеру, чугунки слезали с добротных плетней и отправлялись в печи, сытые коровы требовательно мычали, а трудолюбивые ишаки, выпросившись наконец на свободу, начинали неуместные любовные игры, собирая местную детвору. Из распахнутых настежь сараек выбегали бойкие поросята, сытые и резвые, еще не ведающие, что век их недолог и скоро станут хлебосольные хозяйки хвастать друг перед другом аппетитными свежекручеными колбасками. Ото всех дворов исходил умопомрачительный запах коптящейся рыбы, которой щедро делился с неблагодарными людьми седой и мудрый, повидавший все на свете Балхаш.

Жока все так же бестолково встречался с Айсулу и не мог придумать, как помочь ее горю. Так выходило, что молчать о важном – это лицемерить, а не молчать – ковырять незажившую ссадину. Еще и приятели подливали масла в огонь:

– А ты заметил, что с Айсулу никто не разговаривает? – однажды спросил Ванятко, покуривая на завалинке в одних подштанниках. Выстиранные галифе и гимнастерка сушились на плетне, и долговязый ежился, похлопывал себя по плечам и старался поскорее досмолить самокрутку.

– С чего это?

– А ты сам посмотри. Или с Айболом поговори.

Пронырливый коротышка подтвердил. Да, жители не желают сближаться с семьей арестантов – наверное, опасаются преследования.

– И ты тоже не ходи к ним, – добавил Айбол, сурово глядя