и замер. Вроде бы безобидное мероприятие, но уже шаг вовне, туда, где нет надуманных поводов с Лычковым и Кочергиным.

– Давай, – ответила она после минутного раздумья, и он удивился, как колко екнуло обрадованное сердце.

Вышли спозаранку, через полчаса неспешной ходьбы оказались за пределами городка. На лугу дразнились стрекозы, от запаха медуницы кружилась голова. Расправив одеяло, уселись, вытянули ноги на влажной от росы траве. Полина любовалась противоположным берегом, где песчаные отмели в обрамлении густых чащ опасно напоминали райские кущи. Она тихонько запела: сначала про «вихри враждебные», потом про далеко идущий план посеять лебеду на берегу. Слабый голос еще кое‐как справлялся с Варшавянкой, но русская народная выходила совсем уж нелепой, переваливалась утицей, не умевшей держать такты. Евгений не впечатлился, долго искал тему для беседы – чтобы не совсем личная, запретная, но и не оголтело пропагандистская, – не нашел, разозлился на себя и брякнул:

– Пойдем купаться?

– Интересно, вода холодная?

– Сейчас проверим, какие роковые водовороты нас поджидают. – Евгений обрадовался, что не надо больше измышлять корявенькие басни и изображать галантного кавалера, в два рывка скинул гимнастерку и штаны и проворно скатился с обрыва. Еще минута, и он уже плыл вниз по бурному течению, черной точкой мелькая среди бурунов. Выйдя на берег, долго по‐собачьи отряхивался и прыгал на левой ноге, прижав правую руку к уху.

– Холодная, – коротко резюмировал пловец. Надо сказать, что холод оказался весьма кстати разгоряченной мужской плоти, чью восставшую решительность было трудно скрывать от спутницы.

Он шмякнулся на одеяло, растянулся возле ее ног, залюбовался золотистой кожей, ладной, гибкой спиной.

– Я не должен… но я не могу, – закосноязычил и сразу замолчал, потому что она положила на его голое плечо теплую ладошку.

– Дай мне время, – попросила жалобно, едва слышно.

Он приподнялся на локте, заглянул в глаза и застыл, замер, боясь расплескать восторженное чудо-зелье, забродившее в груди. Она тоже не отводила взгляда, не отворачивалась, наоборот, все приближалась и приближалась к его лицу, пока их губы не сомкнулись. Неизвестно, чем бы закончился пикник, но весьма кстати подоспели на митинг коровы со своими пастухами, и повестка дня ограничилась долгими поцелуями и нечаянными прикосновениями, которые только распаляли молодые тела. Жока рассказывал про свое детство, не упоминая о жене и сыне, вроде бы ничего важного не произнес, и в то же время, все стало предельно ясно для них обоих.

Теперь он ждал. Целую неделю терпеливо ходил по вечерам к маленькой конторке речпорта, совал ей в руки скомканные за пазухой ромашки, провожал домой. Она молча принимала, улыбалась, убегала глазами. На выходных у него случилось совещание, у нее – поминки, и вторая неделя начала набухать ожиданием, томиться под солнцем перезрелой почкой, которой давно уже пора скинуть покровы и превратиться в чудесный цветок, а потом – в завязь, в плод, в наливное сладкое яблочко.

В беззастенчиво яркую субботу, когда день длился дольше положенного, аж до десяти или одиннадцати часов, и все эти светлые вечерние часы хотелось прогулять на набережной, не упустить ни одной минутки, – в эту субботу Полина сказала, что хорошо бы снова отправиться за город.

Евгений все понял и едва не подпрыгнул от шальной мальчишеской радости. В этот раз он взял на службе крытую повозку, запряженную казенной Афродитой. Справная кобыла весело довезла капитана со спутницей до Усолки[87]. Некошеные тугаи вымахали чуть не в рост взрослого человека; кроме стрекоз и мошкары, мало кто мог потревожить уединение.

На глинистом берегу сгрудились валуны, которым вроде бы здесь находиться не полагалось. Огромные, каждый с дом. Наверное, застряли дозорными на берегу после давнего землетрясения, и никто не спешил на смену караула. Три или четыре великана, сросшиеся вместе кровеносной системой многочисленных древесных корней и плотью слежавшегося грунта. Сверху и сбоку, нахально выкидывая ветки в разные стороны, росли деревья и кусты, ивовые плети спускались бесчисленными струйками до самой песчаной отмели. Под камнями неустанное течение выбило большую пещеру за плотной ширмой, такую, что мог поместиться небольшой караван. Еще Чжоу Фан в то свое судьбоносное путешествие наведывался сюда вместе с коварным Сабыргазы. Если бы Жока это знал, то по‐другому взглянул бы на узелок в руках Полины и на всю свою судьбу, которую выбрал вместе с одной случайной дорогой.

– Здесь вода теплее, все‐таки приток, ты можешь тоже искупаться. – Он выложил на помятую газету свежие помидоры, хлеб и нарезанную крупными кружками кровяную колбасу.

– А я принесла землянику с огорода. – Поля поставила перед ним кузовок с провокационным запахом.

Жока разделся, как и в прошлый раз, до длинных черных трусов по колено. Полина сняла праздничную клетчатую юбку, батистовую блузку с рукавами-фонариками, осталась в тонкой сорочке, просвечивающей на беспощадном июньском солнце, молочно-белой, без ухищрений.

– Пойдем? – У Евгения пересохло в горле.

– Пошли. – Она опустила ресницы, и тень от них легла на полщеки.

Зеленоватая вода принялась безжалостно ласкать его смуглые мускулистые плечи и ее полные, беззащитные под мокрой тканью груди, мерцающие тонкими голубоватыми венами. Полина хорошо плавала, как и все дети, выросшие на большой реке. Та, другая Полина, тоже хорошо плавала – его отец, Федор-китаец, научил. Едва Евгений успел так подумать, как обнаружил, что целует намокшие волосы, прижимается к теплому послушному телу. Они ушли под воду, вынырнули, уже слившись губами. Волна снова накрыла их с головой.

Жока потянул к берегу скользкую руку, желейно-нежную, как свежеприготовленное суфле. Полина поддалась. Когда вода доставала до колен, она упала и увлекла его с собой. Нечаянно оказались совсем рядом губы, солоноватые, сочные и упругие. Таким был краденый через забор виноград в эмирской, еще не разграбленной Бухаре, дразнящий густо-розовыми пупырышками из‐за глинобитных дуванов. Как и ее соски, горячие, любопытные, но при этом все равно стеснительно убегающие под воду. Смуглый мускулистый самец и нежная податливая самка барахтались на отмели по пояс в набегавшей волне; ее нога будто нечаянно касалась его коленей, бедра раскрывались навстречу створкой бело-розовой раковины. Евгений плохо понимал, он опирается на твердь или все‐таки плывет. Ивовые ветки над пещерой призывно колыхались, приглашая уединиться, а податливый песок проваливался под телами, унося в реку.

– Нет… мы не будем, не сейчас. – Полина с трудом вытолкнула слова из губ.

– Хорошо, как скажешь. – Он послушно повлек ее в глубину, подальше от берега, нырнул, дернул за ногу, вынырнул, смеясь. Под водой обнаруживалось много интересного: можно трогать живот, притворяясь, что это не он, что волна сама залазит под подол и подсматривает за трогательными розовыми ягодицами, можно прижиматься нечаянно, как будто он