просто держится на плаву, отлипать на миг только для того, чтобы посильнее соскучиться по следующему нечаянному прикосновению.

– Пойдем на берег, я замерзла. – Ее мелодичный голос на минуту вырвал из сладкого морока водяных игрищ.

Жока одним рывком взлетел на обрыв, схватил подстилку, разбрызгав по траве дольки помидоров и запретный запах земляники, бегом спустился к пещере. Ивы обиженно зашелестели, отброшенные резким движением. Полина уже стояла внутри, сняв сорочку, лицом к вошедшему. Мраморная, беззащитная, прекрасная. Он молча кинул на землю подстилку, избавился от мокрых трусов, подошел и начал ее целовать. Руки осторожно легли на его плечи, отпустили, пробежали вдохновляющей мазуркой по голым ребрам, замерли на пояснице в неуверенности, что ниже им позволено.

Прибрежный ветер играл шелковыми струнами камыша, ивы пели томными голосами, русалки подглядывали из речных глубин и завистливо вздыхали пенными водоворотами.

Через месяц в Павлодар приехала Айсулу, привезла Артема. Отец не мог наговориться с малышом, слушал наивные детские рассказы с открытым ртом и придурковатым выражением на обычно строгом лице. Он радовался вместе с сыном новой деревянной лошадке, играл с ним в войну выточенными из тополя пистолетиками. Еще пробовал говорить с малышом по‐французски и по‐китайски, но ребенок отвык, не желал вспоминать прежних уроков. Зато свободно болтал по‐казахски, на родном языке матери. Жена устроилась в местную школу, сына определили к няньке. На работе все вертелось как положено. А в голове царила одна Полина. Они не перестали встречаться, наоборот, когда над любовниками нависла угроза разоблачения, свидания стали сладостнее. Жока возвращался домой после полуночи, а иногда и вовсе не возвращался, прикрывался службой. Айсулу, кажется, что‐то заметила, но промолчала. Удивительное дело: с женой он тоже хотел спать. И спал. Не так часто, как раньше, но с явным желанием. Полина несколько раз заикнулась про развод, но он поставил ее на место, заявив, что такого пункта на повестке митинга не стояло.

К Рождеству Айсулу, потупясь, сообщила, что беременна. Евгений обрадовался. Теперь предстояло как‐то сообщить эту новость Полине и ждать непременной истерики, а может быть, и разрыва. Она, конечно, спрашивала, как исполняется супружеский долг, он, конечно, врал, что стороны хранят недружественный нейтралитет. М-да, непросто с женщинами.

Говорить не пришлось, к концу весны она и сама узнала: просто увидела Айсулу с животиком на маевке.

– Красивая у тебя жена, – похвалила счастливую соперницу Поля, складывая простыни после очередного забега на узеньком диванчике в приемной речпорта. – А когда ты нас познакомишь?

– Да хоть завтра! – Он удивленно вскинул глаза. Красным командирам не с руки бояться женских капризов.

– А вдруг я тоже забеременею?

– Т-так я все делаю, чтобы этого не случилось.

– А вдруг?

– Полина, что ты хочешь? Я не могу оставить сына. Ни за что. – Он произнес последнюю фразу по слогам, чтобы она получше усвоила. Тем более что за прошедший год Жока все‐таки понял, что Полина – это не его Полина, не княжна Шаховская. Просто воспоминание, случайно вспыхнувшая страсть, или примитивно устроенное мужское тело без жены стосковалось и распоясало воображение.

Все детство и юность он мечтал стать удачливым торговцем и жениться на той, своей Полине.

Например, хорошо было бы спасти ее от медведяшатуна или еще какого‐нибудь дикого зверя, как поступил отец, за что ему по гроб признательны Колька с Гринькой и их родные. Или вытащить из реки, нырнув в могилу ледохода. Хотя зачем бы княжна оказалась в ледоходе, она же умная и рассудительная барышня. Все детство прошло в таких фантазиях, прожектах, паривших над землей, как воздушный змей, которого таскает по ветру и неведомо куда прибьет.

И ведь он едва не женился на княжне и по‐настоящему спас ее, вытащил из революционного пекла. А в итоге своими руками отнес ее саквояж на пароход. Не угадаешь судьбу.

Год назад казалось, весь мир сосредоточился, сжался до яркой точки в новой Полине, как до этого в Айсулу. Оказалось, и это не все. Не влезает весь его мир в одну женщину. А вот у отца влез. Легко. Раз и навсегда. Или это все не те женщины?

В сентябре у Айсулу родилась дочка – мягкая пуговка с сонными глазками, душистая милота, тугой узелок чистого счастья. Оказывается, сына‐то он и не любил по‐настоящему, просто так казалось. А вот дочка… дочка – это что‐то совершенно волшебное, непостижимое умом, только руками, которые гладят шелковые ножки, только губами, которые целуют морщинистую безмускульную спинку, а главное – обонянием, опьяненным первобытным младенческим запахом. Евгений просыпался по ночам, подходил к колыбели и жадно нюхал. Да, это его, его и больше ничье счастье!

– Как назовем? – спросила Айсулу.

И конечно, он прикусил язык, чтобы не выронить запеченное на сердечных углях «Полина».

Девочку назвали Дашенькой.

И все равно страсть к Полине не остывала, теперь он занимался любовью, представляя на ее месте Шаховскую, и молодел на десяток лет. Это было ни с чем не сравнимое ощущение, как будто попал в иную реальность, где сбылись детские мечты. Она отвечала взаимностью за себя и за ту, вторую, не ставила перед выбором, приняла его вместе с багажом детей, сумрачным прошлым и непонятным будущим.

– Ты думаешь, я ничего не знаю? – спросила однажды Айсулу. – Конечно, знаю. Ты забыл, что моя сестра пошла с радостью второй женой к баю. А я чем лучше? Что стало бы со мной без тебя? Я помню об этом и буду все терпеть. – Она наклонилась, взяла его руку, крепко сжала и поднесла к губам.

Евгений свободной рукой гладил ее по тяжелым косам, а язык уже мучительно подбирал слова, которыми он навсегда расстанется с Полиной.

Конечно, ему, как любому мужчине, потребовался традиционный «последний раз». Вот еще один огненный всполох в чреслах – и все! Заготовленные слова поставят точку в истории. Спазмы заканчивались блаженными объятиями, а слова так и не выплескивались наружу. Нет, это был не последний раз, а предпоследний. Вот в четверг точно последний! Наступал четверг, снова страсть находила выход, а слова оставались внутри. Значит, нужен еще один последний раз – в следующую среду. Так и рос караван неосуществленных последних соитий с Полиной.

Точку в интригующем любовном романе поставил решительный Габиден:

– Ты что себе позволяешь, красный командир Смирнов? Любовницу завел при живой жене? Или гарем себе хочешь? Этого мы не потерпим! Коммунистическая мораль не потерпит!

– Я разве прошу терпеть? – не стал отнекиваться Жока. – Я разберусь.

– Мы сами разберемся! – Габиден не собирался снижать градус накала. – Твоя полюбовница – подельница отпетых контрреволюционеров Лычкова и Кочергина. Вчера в Семипалатинске нашли