– Газебо, – поправила Моника.

– Не будь таким педантом, – отозвался он.

Он услышал, как она вздохнула. Так обычно вздыхала его мать, когда он в детстве забывал про домашнюю работу или когда у него рвались штаны.

– Не волнуйся, Хазард. Можешь переночевать на моем диване. По крайней мере, так я смогу за тобой присматривать.

На какое-то время все смолкло, если не считать скрипа стеклоочистителей и еле слышного гудения шин по асфальту.

– Желтая машина, – услышал Хазард голос Моники.

– Что? – переспросил Райли.

– Ничего, – ответила она.

Хазард попытался улыбнуться, но его щека была прижата к пластику сиденья, на котором он лежал.

Еще не успев открыть глаза, Моника почувствовала какую-то перемену. Ее квартира, обычно пахнущая кофе, духами «Джо Малон», чистящим средством «CIF Lemon Fresh» и время от времени – Райли, теперь воняла винным перегаром. И Хазардом.

Моника выбралась из постели, накинула поверх пижамы мешковатую толстовку – она не собиралась лезть из кожи вон – и наскоро заколола волосы в пучок. Потом пошла в ванную, ополоснула лицо водой, чуть подкрасила глаза и нанесла блеск для губ. Она не старалась произвести впечатление, просто не хотела давать Хазарду повода для насмешек.

Она осторожно приоткрыла дверь в гостиную и, стараясь не разбудить его, на цыпочках вошла. Его там не было. Диван пустовал, а пуховое одеяло было аккуратно сложено. Тазик, оставленный ею на полу на случай, если его будет тошнить (опять), был выдворен на кухню. Шторы раздвинуты, а окна открыты для проветривания. Никакой записки.

У Моники не было желания видеть Хазарда, тем более утром и после вчерашних событий, но – пусть даже и так – немного невежливо вот так сбегать. Могла ли она ожидать чего-то другого?

Перед ней вдруг открылась входная дверь, заставив ее вздрогнуть. Сначала появилась огромная охапка бледно-желтых роз и вслед за ней Хазард.

– Надеюсь, ты не сердишься, я взял твои ключи, – сказал он, дрожащими руками кладя букет на стол.

Моника видела Хазарда во многих обличьях: наглый обидчик, обозвавший ее сучкой, герой (каковым он не являлся), возвращающий всем Рождество, трудолюбивый и решительный садовник, он же бизнесмен и вчерашний безответственный и грубый надоеда. И во всех этих обличьях Хазард был вполне уверен в себе. Он всегда занимал больше места, чем могло понадобиться его внушительной фигуре ростом шесть футов три дюйма.

Этот Хазард был другим. Прежде всего, выглядел он ужасно: изможденный, вялый, с серым лицом, одетый в ту же помятую визитку, но, что еще больше сбивало с толку, он казался неуверенным. Вся его вчерашняя напыщенность и самоуверенность улетучилась, и это делало его каким-то униженным. Грустным. Блеск в его глазах погас.

– Спасибо. – Моника положила розы в кухонную раковину, наполненную водой, чтобы не дать им увянуть; такие вещи надо делать сразу.

– Моника, не знаю даже, что сказать… – Хазард тяжело опустился на диван. – Вчера я непростительно дурно обошелся с тобой. Мне очень-очень жаль. Тот человек был не я. По крайней мере, полагаю, он часть меня, но та часть, которую я пытался отбросить. Я ненавижу человека, каким становлюсь в подпитии, и мне действительно нравится человек, в которого я превратился за эти последние месяцы. А теперь я все испортил.

Он сидел, зажав голову в ладонях. Всклокоченные потные волосы падали вперед.

– Ты плохо со мной обошелся. Неописуемо плохо.

Но она поняла, что впервые увидела настоящего Хазарда. Несовершенного, ненадежного и уязвимого парня, скрывавшегося под наигранным бахвальством. И сердиться на него казалось несправедливым. Очевидно, он сам хорошо справлялся с этой задачей. Вздохнув, она отложила в долгий ящик речь, которую мысленно репетировала вчера по дороге домой.

– Давай просто сегодня начнем с начала, а? Я спущусь вниз, возьму кофе и попрошу Бенджи присмотреть за кафе.

Моника с Хазардом сидели в разных углах дивана, деля на двоих большое пуховое одеяло и ведерко с попкорном за просмотром одного из сериалов «Нетфликс». Хазард потянулся за попкорном, и Моника успела заметить его покрасневшие пальцы с обкусанными ногтями. Это живо напомнило ей о собственных руках, какими они были после смерти матери, – воспаленные, кровоточащие, с потрескавшейся кожей после бесконечной стирки. Она не знала, пытается ли помочь Хазарду или себе самой, но она должна была рассказать ему эту историю.

– Послушай, я понимаю, что такое навязчивая тяга к чему-то, когда тебя одолевает потребность что-то сделать, даже если знаешь, что делать этого не следует, – сказала она, глядя не на Хазарда, а прямо перед собой; он промолчал, но она почувствовала, что он слушает, поэтому продолжила: – Моя мама умерла, когда мне было шестнадцать, как раз перед Рождеством, в год получения аттестата об общем среднем образовании. Она захотела умереть дома, поэтому мы превратили гостиную в больничную палату. Поскольку ее иммунная система была совершенно разрушена химиотерапией, медсестра из Онкологического центра Макмиллан велела мне постоянно дезинфицировать ее комнату. Это было единственное, что я могла контролировать. Я не могла сделать так, чтобы мама не умирала, но я могла убить все микробы. И я чистила и чистила, я по нескольку раз за час мыла руки. И даже когда она умерла, я не могла остановиться. Даже когда с моих рук начала сходить кожа, я не остановилась. Даже когда ребята в школе начали шептаться у меня за спиной, а потом в лицо называть психованной, я не могла остановиться. Так что я тебя понимаю.

– Моника, мне так жаль. Потерять мать в таком возрасте – это ужасно!

– Я не потеряла ее, Хазард. Ненавижу это слово. Можно подумать, мы пошли в магазин, и я просто оставила ее там, потеряла. И она не скончалась и не ушла. Не было никакого мирного, красивого ухода. Было грубо, отвратительно, плохо пахло. И было чертовски несправедливо!

Слова царапали ей глотку.

Хазард взял Монику за руку, разжал ее и накрыл своей ладонью:

– А твой отец? Он тебе не помогал?

– Он тоже боролся. Он писатель. Ты когда-нибудь читал детские книги, в которых действие происходит в вымышленном мире под названием Драгонлиа? – Краем глаза она заметила, что он кивнул. – Ну, так он их писал. Он, бывало, уходил в свой кабинет, чтобы спрятаться в волшебный мир, где всегда побеждает добро, а зло наказано. В то первое Рождество мы с ним были как два матроса с потонувшего корабля, пытавшиеся остаться на плаву, но каждый держался за свой обломок кораблекрушения.

– Как ты справилась с этим, Моника? – осторожно спросил Хазард.

– Поначалу мне было очень плохо. Я забросила учебу и перестала даже выходить из дому. Я просто зарылась в книги. И конечно же, занималась уборкой. Папа тратил бо́льшую часть авторских гонораров на психотерапевта для меня, и ко времени сдачи экзаменов со вторым уровнем сложности мне стало гораздо лучше. Я по-прежнему чересчур рьяно отношусь к вопросам гигиены, но в остальном я совершенно нормальна! – с оттенком иронии сказала она.