с трудом пробиралась через галдящую толпу, останавливалась, уступая дорогу очередной семье, волокущей мешки, корзины и баулы с одеждой и вещами.

— Ну-ка, пропусти меня вперёд, — скомандовала дежурная врач, высокая, решительная женщина в мятом, не по росту коротком халате, наброшенном на пальто. — Так мы до ночи с тобой тут будем толкаться. Давай, за мной. Только говори, куда идти.

Рядом с Феликсой и Гитл Лиля увидела Бибу. Сестра вернулась одна. Лиля огляделась, но Петьки с ними не было.

— Здравствуйте, доктор! Можете посмотреть больную? — поднялась Гитл, увидев врача и дочку.

— А где Петька? — спросила Лиля.

— Да подожди ты минуту, — отмахнулась Биба.

Врач коснулась лба Феликсы, проверила пульс, достала стетоскоп — быстро послушала лёгкие и наскоро глянула горло.

— Крупозная пневмония, — сообщила она непонятно кому, то ли Феликсе, которая, похоже, её даже слышала, то ли толкавшимся вокруг людям. — Срочно в больницу.

— Вы уверены, доктор? — тихо спросила Гитл.

— Рентген я ей здесь сделать не могу, анализ крови тоже, но если я вижу пневмонию, то ни рентген, ни анализы мне не нужны.

— А на поезде она может ехать? Хотя бы сутки? — вмешалась Биба.

— На тот свет она может приехать, дорогая моя, — грубо отрезала врач. — Я же сказала: в больницу, и немедленно.

— У нас поезд вот-вот уйдёт, сын уже места занял. Нам нужно ехать дальше, — запинающейся скороговоркой начала объяснять Гитл.

— Ну, уж, знаете, — вскинула голову врач, — это не медицинские вопросы. Диагноз я поставила, решение принимайте сами.

— Мы уже решили, уезжаем, — Биба подхватила на руки свою дочь. — Мама сейчас отдаст вам документы. Положите Феликсу в больницу, пожалуйста. Вы ведь лучше разбираетесь, кого вызвать и как.

— Постойте, — удивлённо посмотрела на них врач. — А вторая девочка тоже остаётся?

— Это её дочь, и она останется с матерью. А как иначе?

— Спасибо вам большое. Спасибо вам, — бормотала Гитл, собирая вещи. Гул заполненного людьми пространства не давал ей сосредоточиться, мысли путались, она говорила механически, едва различая собственную речь. — А когда выздоровеет — приедет к нам. До Нижнего Тагила немного уже осталось. Мы ведь столько проехали, и вот, такое несчастье.

Тами внимательно наблюдала, как собираются и уходят её тётки и бабушка.

— Лиля, вы скоро вернётесь? — спросила она. — Я хочу пить.

— Ой, ну что ж это такое, — всхлипнула Гитл. Всё, что происходило в эти минуты, казалось ей неправильным, но как поступить правильно, она не знала. — Деточка, тебя сейчас тётя доктор напоит.

— Вот такая история, — глядя им вслед, протянула врач. — Девочка, сиди здесь, с мамой. Не уходи никуда. Поняла? Я сейчас вернусь.

— Я хочу пить, — напомнила Тами, но дежурная уже ушла.

Несколько минут спустя она вернулась с милиционером.

— Вот какая история, Сергеев, — сказала она, подводя милиционера к Тами. — У меня больная и с ней дочка. Больную я сейчас отправлю в госпиталь, но девочке в госпиталь нельзя. Военное учреждение, ты же понимаешь. Куда они её денут?

— И куда они её денут? — не догадываясь, к чему клонит врач, переспросил милиционер.

— Не они, а мы. То есть ты. Ты отправишь её сейчас в детский дом. Ребёнок должен быть в детском коллективе, а не околачиваться в госпитале баз надзора. Не хватало нам тут беспризорщину разводить, правильно?

— Вроде правильно. Но её мать когда-нибудь вылечат. Как она найдёт девочку?

— Вылечат или нет — неизвестно, а человек — не иголка, — врач твёрдо стояла на своём. — Сколько у нас детдомов в городе?

— Не знаю. Два, наверное, или три.

— Всего три детдома, это тебе не стог сена. Найдёт.

— Как тебя зовут, девочка? — присев, спросил милиционер.

— Бассама, — громко ответила Тами. — И я хочу пить.

— Характер, — заметила врач. — Такая не пропадёт. Всё, забирай девочку, Сергеев. А я займусь матерью.

Глава одиннадцатая

Stalag 346

(Кременчуг, сентябрь — октябрь 1941)

1.

Колонна пленных подошла к Крестителево ранним утром. Их гнали всю ночь, под затяжным осенним дождем, по раскисшим, едва проходимым дорогам. Село стояло на шоссе, и когда колонна вышла на это шоссе, Жора Вдовенко увидел в поле рядом с селом, под низким, затянутым тучами небом, множество, как показалось ему, тысячи и тысячи людей, которые совсем недавно, может быть, всего день или два дня назад были солдатами Красной армии. Видимая часть поля была обнесена наскоро поставленным забором, обтянутым колючей проволокой, и этот забор уходил вдаль, в туман и дождь, и там терялся. Нет, это не был лагерь. Сюда, под Крестителево, немцы сгоняли пленных, сдавшихся в последних боях, чтобы затем уже большими партиями, по нескольку тысяч человек, вести дальше. Жора надеялся, что здесь, наконец, дадут отдохнуть, но им приказали сойти на обочину и стоять, ожидая, пока все, кто был на поле за забором, построятся.

Жора не сдавался немцам в плен в том бою у железнодорожного переезда, не сдавались и его командиры Меланченко и Гольдинов. Вчера Жоре казалось, что они втроём наткнулись на немцев случайно, им не повезло. Но пока они шли, Жора понял, что случайно он мог проскользнуть мимо немцев, и это была бы очень редкая и счастливая случайность, а то, что он наткнулся на отделение немецких стрелков, помогая идти тяжело раненным друзьям, случайностью не было.

Жора единственный из троих не был ранен. Когда они атаковали немецкую роту, он видел, как упал и остался лежать в грязи Меланченко, поэтому после короткого боя, в котором рота была уничтожена, Жора не побежал дальше со своим батальоном, а вернулся к Меланченко. Взводный был жив, но лежал там же, где упал, и сознание к нему ещё не вернулось. Весь левый рукав его гимнастёрки казался чёрным и от крови, и от налипшей на него земли. Жора расстегнул, потом разорвал гимнастёрку. Пуля разворотила левый плечевой сустав, Жора почти не сомневался, что она и осталась где-то там, среди раздробленных костей и хрящей. Он туго перевязал плечо взводного, стараясь не думать, какая боль навалится на Меланченко, когда он придёт в сознание. Ничем, кроме этой перевязки, Жора пока не мог ему помочь, тут нужна была операция.

Немцы опять ударили по полку из миномётов, и ударили так плотно, что здесь, за холмом, Жора не слышал разрывов отдельных мин, только сплошной, катившийся волнами по полю тяжёлый грохот.

— Жорка? — едва слышно спросил Меланченко, попытался подняться, опёрся на раненую руку и тут же упал, опять потеряв сознание.

— Что ж ты на руку, — охнул Жора и чуть не заплакал от бессилия. Как ещё он мог помочь Меланченко? Никак.

Обстрел за холмом закончился, Жора не