стал тормошить Меланченко, вернулся к тому месту, где лежали убитые немцы. Оттуда, бессильно матерясь сквозь зубы, он смотрел, как танки добивали остатки полка, как поднял людей на прорыв, в последнюю атаку Рудник и как он был убит, как падали и оставались лежать поднявшиеся по его приказу.

После боя взвод немцев двинулся в сторону Жоры, нужно было срочно уходить. Он помог Меланченко подняться и, отбежав метров на двести, они спрятались в кустарнике, росшем по краю неглубокой лощины. В кустах уже лежали несколько человек из их батальона, раненные ещё утром.

— Там ключ внизу бьёт, попейте, — сказал один из них Жоре.

Жора помог Меланченко спуститься к роднику, и они долго пили воду. Потом умылись, вернее, Жора умылся сам и смыл грязь с лица Меланченко. Командир взвода лежал на земле, возле родника, сцепив зубы, и лицо его было белым. Жоре казалось, что не может быть у живого человека такого неживого белого лица.

— Немцы ушли, — спустился к ним раненый, который прежде сказал о роднике. — Забрали своих убитых и ушли. Мы тоже уходим.

— Вы куда? — спросил Жора. Он хотел предложить идти дальше вместе.

— Кто куда, — безразлично, без радости, но и без видимого сожаления ответил парень. — Повоевали, кровь пролили. Теперь по хатам, раны зализывать.

— Пошли, — прошептал Меланченко, когда они остались вдвоём.

— Ты можешь идти?

— Могу, не могу, — повел губой Меланченко, — а надо.

Они наполнили фляги водой из родника и поднялись из лощины. Меланченко едва шёл, Жора старался не думать о его плече, но не мог забыть того, что увидел, когда перевязывал командира взвода — размозженные, торчащие кости и кровавые лохмотья сухожилий. Меланченко нужен был врач, но где он возьмёт ему врача?

— Мы сейчас в село пойдём, я найду хозяев, которые согласятся нас спрятать. Потом приведу врача, — после долгого молчания он сообщил свой план. — Должен же у них где-то жить врач.

Меланченко не ответил ничего, и Жора даже не был уверен, что тот его услышал.

Они шли напрямик через поле, на котором два часа назад погиб их полк. Жора своими глазами видел, как немцы добивали тех, кто идти не мог, а тех, кто мог, собрали и угнали за железнодорожную насыпь, и всё же он внимательно разглядывал тела убитых, разбросанные по всему взрытому минами полю, на что-то надеясь. На что было надеяться? Удивительно, что после такого обстрела тут вообще кто-то остался жив, но ведь остались, вернее, оставались. А теперь нет.

Когда Жора увидел, как шевельнулась рука с красной комиссарской звездой на рукаве, он сперва решил, что это ему померещилось. Живого комиссара немцы на поле точно не оставили бы. Раз он увидел эту звезду, то и они её видели. Но рука шевельнулась ещё раз. Жора присел рядом с телом Мельникова и коснулся этой руки. Она была мокрой, холодной и рукой живого человека быть не могла. Шевелилась не рука, а тело Мельникова, шевелился человек, лежавший под трупом военкома дивизии. Жора оттащил на шаг мёртвого Мельникова, и из земли, вся в грязи и потёках крови, поднялась голова Ильи.

— Командир, — прошептал Жора, в который раз за этот день отказываясь верить тому, что видит. Гимнастёрка на спине Ильи была изорвана в лохмотья, пропитана кровью. На пятна крови налипли комья грязи.

— Вода, — едва слышно просипел Илья.

Жора усадил его и напоил.

— Надо уходить, — сказал Илья, и голос его звучал уверенней.

— Сейчас перевяжу тебя, и пойдём. Ты можешь идти?

— Не надо перевязывать, рубашка под гимнастёркой присохла к ранам. Так пока пойду.

Он посидел ещё минуту, странно встряхивая головой.

— Что, — спросил Жора.

— Рядом бой? — Илья как будто прислушивался и продолжал трясти головой.

— Нет, все тихо.

— А в голове ещё бой идет. Свистит и взрывается. Ладно, идём.

Жора помог ему подняться, и они пошли по полю, мимо Рудника, даже после смерти рвавшегося в последнюю свою атаку, мимо вытянувшегося Исаченко, лежавшего по стойке «смирно», мимо тел других ребят, с которыми они сидели в окопах на левом берегу Днепра, а до этого бегали по лесам на правом. Они знали погибших всего два месяца, а казалось — всю жизнь. Так оно и было, потому что у жизни на войне другой темп и другая плотность. Она ничем не похожая на довоенную и ту, что начнется после войны. Если начнётся.

Жора направился не к железнодорожной насыпи, догадываясь, что там наверняка они наткнутся на немцев, а к ближайшему селу, отделённому от поля лесополосой. Он не думал идти с Меланченко и Гольдиновым в село днём, хотел оставить их до вечера среди деревьев лесополосы, а в село на разведку пробраться огородами в одиночку. Жора не сомневался, что найдёт людей, готовых спрятать у себя на несколько дней двоих раненых. А он бы за эти дни нашёл врача и решил, как быть дальше. План хоть и казался Жоре рискованным, но ничего другого он придумать не мог — в таком состоянии передвигаться ребята не могли, а надо было идти и далеко, и долго. Его тревожил бесконечный дождь, зарядивший прошлым вечером, когда все они, весь их старый партизанский взвод, ещё были живы — и от того, сколько всего случилось, Жоре казалось, что шёл этот ненавистный дождь целую вечность. Он думал, что в любую минуту из серой дождевой мглы могут выйти немцы, и на этом их путь закончится, он не успеет спрятать командиров, найти им врача, ничего не успеет. Жора вспоминал и не мог вспомнить, как по-немецки «раненые», слово крутилось где-то совсем рядом, но ускользало и ему всё казалось, что в этом тоже виноват дождь.

Они почти дошли до лесополосы, когда справа послышались шаги небольшого немецкого отряда. Бежать было поздно, прятаться негде, а бросить друзей Жора не мог. Увидев их, фельдфебель поднял автомат и крикнул, чтоб остановились.

— Фервундет, — сказал Жора и поднял руки. Всё-таки он вспомнил это слово. Немолодой, поджарый фельдфебель хмуро посмотрел на них. С поднятыми руками стоял один Жора, ни Гольдинов, ни Меланченко руки поднять не могли, это было видно, а Жора мог, и он стоял перед немецким фельдфебелем, подняв руки и за себя, и за ребят.

Фельдфебель что-то сказал двоим солдатам. Те подошли, обыскали их, отобрали у Жоры и Меланченко вещмешки. У Ильи мешка не было. Фляги с водой оставили — и на том спасибо, подумал Жора. Фельдфебель вполголоса отдал команду, и отделение пошагало дальше, уже не обращая внимания на пленных. Один из тех, что их обыскивал, мотнул сперва головой, потом карабином, показывая, чтобы шли