Их привели в то самое село, куда хотел попасть Жора этим вечером, завели на колхозный хоздвор. Там, под навесом, где совсем недавно работала летняя кузница, под охраной двоих солдат сидели ещё пятеро пленных. Знакомых среди них Жора не увидел и понял, что пленных из их полка отправили в какое-то другое место.

Они просидели под навесом несколько часов, до поздних сумерек. За это время на хоздвор ещё трижды приводили небольшими группами красноармейцев. Места под навесом уже не хватало, и двое пленных из последней группы попытались вытащить под дождь одного лежачего раненого, чтобы занять его место. Вмешались друзья раненого солдата, началась драка. Часовые, охранявшие хоздвор, что-то зло рявкнули и, не ища правых и виноватых, тут же выпустили в дерущихся по короткой очереди из автоматов.

— Такой теперь у нас закон, — так, что его слышал только Жора, сказал Илья.

Меланченко сидел молча, с силой закусив губу. Он молчал всю дорогу, не стонал и не жаловался, но по этой, изгрызенной, превратившейся в синяк губе, Жора видел, как мучает Меланченко раненая рука.

В сумерках их подняли и вывели на дорогу. Там уже стояла колонна пленных.

Им скомандовали встать в конце и по команде, чавкая густой, раскисшей глиной, обходя ещё свежие воронки, колонна двинулась навстречу наступающей ночи.

— На Хрестители гонят, — сказал красноармеец, шагавший рядом с Жорой.

2.

Весь день огромная колонна пленных шла по шоссе на восток. Конвой часто останавливал её, отводил на обочину, пропуская немецкую технику и мотопехоту. Ничего не боясь, не ожидая прорыва Красной армии, пленных гнали спокойно и лениво в том же направлении, в котором двигались войска. Это значило, что фронт уже далеко, настолько далеко, что даже лагерь, в который их ведут, немцы успели устроить где-то на востоке. Обочины шоссе были забиты автомобилями, штабными автобусами, санитарными машинами, артиллерией, бронетранспортёрами, танками, не сожжёнными и не разбитыми в бою, совершенно целыми — километры военной техники, брошенной в панике отступления. Но не так количество оружия, которого не хватало армии, а теперь доставшегося немцам, как эта огромная колонна пленных, только одна из множества таких же колонн, шагавших тем днём по украинским дорогам, говорила о масштабах сентябрьской катастрофы Красной армии на востоке Украине. Илья с Жорой и Меланченко шли ближе к хвосту колонны, но даже когда они оказывались на возвышении, головы её не видели всё равно, она успевала скрыться от них за другими холмами.

Всю дорогу Илья прислушивался, надеялся уловить звуки хотя бы далёкой канонады, означавшей, что где-то, пусть даже далеко, ещё идёт бой, и иногда ему казалось, что он их различает. Тогда он спрашивал об этом Жору, но тот всякий раз безнадёжно мотал головой. Илья слышал не звуки боя, а свою контузию. Голова горела и раскалывалась, болел простреленный бок, каждое движение, каждый шаг рвали его раненую спину, и в правой руке, то ускоряясь, то замедляя вращение, ворочались острые свёрла. Он мог это вытерпеть, он привык терпеть боль и эту вытерпит тоже, а вот то, что он сдался в плен, терпеть было невозможно. Илья не имел на это права, ни он, ни Жора, ни Ваня Меланченко, а с ними не имели права шагать в этой колонне и остальные пленные. Все они нарушили 270 приказ Сталина, не выполнили его, сдались.

Этот августовский приказ зачитывал им Мельников, о нём изо дня в день, весь месяц, твердили политруки всех рангов, и Илья был уверен, уж он-то точно не сдастся, будет драться до конца, до последнего патрона в рожке трофейного автомата, а если закончатся патроны, будет убивать немцев голыми руками, он это умеет. И вот он идёт в колонне пленных, без оружия и без документов. Его книжку красноармейца Жора порвал ещё ночью. Свою и Вани Меланченко рвать не стал, а его порвал и выбросил обрывки где-то по дороге на Крестителево. Теперь он Илья Терещенко, раненый младший лейтенант, украинец, без документов.

Когда под Крестителево пленные ждали отправки общей колонны, к ним подошли немецкий офицер, фельдфебель и двое автоматчиков. Офицер безразлично осмотрел прибывших ночью и что-то сказал.

— Господин обер-лейтенант приказал комиссарам и жидам выйти из строя, — фальцетом выкрикнул переводчик.

Вышло четверо, и фельдфебель приказал им отойти в сторону.

— Господин обер-лейтенант приказывает всем, кто ещё не вышел, выйти самим, — крикнул переводчик, но строй стоял неподвижно. Офицер повысил голос. Теперь он говорил напористо, рассекая рукой воздух, словно отрубал одну фразу от другой, как рубит плоть опытный мясник.

— Господин обер-лейтенант напоминает, вы являетесь военнопленными и обязаны беспрекословно выполнять приказы, иначе все будете наказаны. Не может быть, чтобы на двести человек приходилось всего четверо жидов и комиссаров. Господин обер-лейтенант требует, чтобы вы сами выдали их, иначе будет считать, что вы их укрываете.

— Та их всех раньше поубивали, — выкрикнул из средины колонны кто-то нервным осипшим голосом.

Офицер вскинул голову и приказал фельдфебелю вывести крикнувшего из строя.

— Господин обер-лейтенант не задавал вопросов. Разговоры в колонне без приказа — нарушение дисциплины, за которым последует наказание. Повторяю приказ господина обер-лейтенанта, жидам и комиссарам выйти из строя.

Не вышел никто. Коротко выругавшись, офицер пошел вдоль строя, вглядываясь в лица пленных. Илья видел, как от правого фланга к левому не спеша перемещается его серо-зелёная фуражка. Она дважды останавливалась, и по приказу офицера из рядов дважды выталкивали пленных. Илья следил за фуражкой, за раскинувшим на тулье крылья имперским орлом. Он решил не отводить взгляд, но и не смотреть в глаза офицеру, просто следить за фуражкой.

Когда орёл на минуту замер напротив него, Илья отчётливо разглядел под ним, на околыше, красно-бело-чёрную розетку в обрамлении венка из дубовых листьев. Утром ткань фуражки намокла, и хотя дождь наконец закончился, она оставалась сырой.

Офицер внимательно прошёлся взглядом по лицам, дольше других разглядывал Ваню Меланченко, но не сказал ничего, двинулся дальше, и вскоре из строя вытолкнули третьего, не то еврея, не то комиссара — кто знает, кого разглядел в этом сутулом высоком пленном господин обер-лейтенант. Закончив обход, офицер с переводчиком ушли, не сказав ничего, а фельдфебель выстроил выведенных из строя, и автоматчики расстреляли этих восьмерых тут же, на глазах у пленных. Фуражка с орлом и дубовыми листьями какое-то время ещё стояла у Ильи перед глазами, а под ней — желтоватое вытянутое пятно, кажется, с полоской усов. Или без них. Он вдруг понял, что лица офицера не запомнил. Полчаса спустя их колонна влилась в общую и двинулась следом за тысячами красноармейцев, из