Фойе готовилось праздновать.

Специально приглашенные официанты спешно разносили по немногим имеющимся здесь столам и расставляли на барной стойке подносы с бокалами и закусками, открывали бутылки, что-то раскладывали и поправляли. Все нужно было успеть сделать за время последнего акта, вдобавок в полной тишине, чтобы не было слышно в зале, – Альгамбра не приспособлена для фуршетов. Места совсем мало, даже самым важным гостям придется тесниться, сесть почти некуда, крошечное подобие кухни далеко от фойе, за кулисами, но что поделаешь?

Фуршеты для участников спектакля и избранных гостей традиционно проводились после каждой премьеры, а эта к тому же обещала быть яркой: либо успех, либо провал, третьего не дано.

Сейчас уже было ясно, что это успех.

Четвертый акт ничего не испортит, удачное начало и головокружительный накал страстей третьего предопределили его: девушки-лебеди стояли гордо и уверенно, Одетта ожила и повзрослела, утратив робкий взгляд старательной ученицы и гадкого утенка, принц и колдун… впрочем, на них-то все и держалось, они-то изначально были выше всяких похвал.

Схлестнувшись в смертельной схватке, они словно забыли про трепещущую крыльями Одетту, они бились не на жизнь, а на смерть, они танцевали что-то свое, продиктованное им властной всесильной музыкой, и черные крылья Ротбарта, уже, казалось, готовы были взять верх над наивной белизной принца, но сказка есть сказка… любовь побеждает смерть. И вот темная сила повержена, оторвано и брошено крыло злого волшебника, закончилась черно-белая дуэль добра и зла, осветились символическим ярким светом лес и озеро… все хорошо, что хорошо кончается.

Эффектная финальная поза, последние аккорды, переливы занавеса, мгновенная тишина… и громом победы грянувшие аплодисменты. И вот, наконец-то, все то, ради чего они столько трудились, стирали в кровь ноги, недосыпали, переживали и ссорились, – на время примиряющий всех поклон, и цветы, и выходы на бис, и это ни с чем не сравнимое счастье удачной премьеры.

Ах, как хочется продлить его, остановить прекрасное мгновенье – для этого и фуршет, и поздравления, и бесконечные разговоры обо всех подробностях спектакля, об ожидаемых неудачах, которых удалось избежать, о вчера еще не готовых номерах и костюмах, обо всем, что вчера казалось непоправимым и ужасным, но что сегодня превратилось в повод для смеха и шуток.

Чем хуже – тем лучше: мы все это преодолели, мы смогли, мы победили, хвалите нас! Завтра нам опять к станку, за экзерсис, нам нельзя расслабляться и терять форму, нам скоро опять на сцену, нас ждет все то же: репетиции, ссоры, примерки, спешка, распределение ролей.

Но сегодня – наш вечер, потому что все получилось.

Не хочется смывать грим и снимать костюмы, превращаться из волшебников в обыкновенных людей, пусть хоть так продлится это короткое счастливое мгновение.

Фойе шумело и поздравляло своих героев.

И героинь: отдышавшиеся сестры, надевшие заранее продуманные вечерние платья – черное и белое, как же иначе! – собирали комплименты и раздавали автографы и улыбки. Это их звездный час – сияли глаза, сверкали блестки замысловатых причесок и грима, вспыхивали вокруг фотокамеры, звенели возбужденные голоса, чокались бокалы, шуршали и переливались многочисленные букеты. Одиллия больше не бросала белых роз – она держала их красиво и продуманно.

И вот снова распахивается высокая, ведущая за кулисы резная дверь – и толпа расступается, встречая и обступая других персонажей. Сейчас неважно, солист ты или самый незаметный лебедь из последнего ряда, виртуоз-шут или немолодая, лишь сидящая с прямой спиной на троне королева-мать, сейчас успех уравнивает всех, и принц дружески чокается с подносящим ему на сцене кубок слугой, а колдун с крылом на одном рукаве добродушно веселит придворных дам.

Никому нет дела до печального призрака, улыбающегося среди черного крепа: призраки не должны тревожить нас в такие минуты, мы, конечно, помним о них, но жизнь есть жизнь…

Почти как черный акт с его блеском и позабытой всеми Одеттой: жизнь продолжается, думал, наблюдая за всеобщей эйфорией, Кемаль, призраки только мешают. Все рассчитывают избавиться от них, откупиться цветами и черной драпировкой: твое место теперь здесь, ты свое отыграла, а мы еще живы.

– Как это по-латыни? – шепнул он на ухо Айше. – Vita brevis, ars… чего-то там… вечно, да?

– Да, – кивнула она. Айше было неловко на этом фуршете: давай уйдем, говорила она, это неудобно, кто мы им? Разве мы имеем право здесь присутствовать?

– А убивать, по-твоему, удобно?! – тихо и сердито ответил Кемаль. – Если бы я находился только там, где имею право и куда меня официально пригласили, я бы ни одного дела не раскрыл.

– То есть ты все-таки думаешь, что он?..

– Не знаю я! – честно признался Кемаль. – Столько вожусь со всем этим, а ничего не понимаю. Второе убийство меня с толку сбивает, понимаешь? Не могу отделаться от мысли, что нам его нарочно подсунули. Короче, мы остаемся, возьми бокал и пойдем поздравим их, что ли! Вон и Лиза там, поможет!

Лиза помогала Гинтарасу сражаться с журналистами. Некоторые из них сносно говорили по-английски, но знаменитый хореограф все равно не успевал отвечать всем, и Лиза, как умела, выполняла обязанности пресс-секретаря.

Неожиданно общий гул усилился, толпа расступилась, пропуская идущего от входной двери Шевкета. Он проводил мэра до машины и теперь, сменив официальную улыбку на вполне дружелюбную, вернулся к своим подданным, вместе с которыми мог наконец-то спокойно отпраздновать победу. И настроение короля тотчас же передалось всем присутствующим, разговоры стали громче и свободнее, бокалы зазвенели веселее и чаще, а если кому-то, как озабоченному убийством Кемалю, и приходила в голову мысль о неуместности подобного торжества, то внешне это никак не проявлялось.

Довольные солистки бросились к Шевкету и, подхватив его с обеих сторон под руки, принялись позировать фотографам. Вездесущий Эльдар что-то шептал на ухо нарядной Мельтем, и она внимала ему без всякого неудовольствия, которое Кемаль подметил в ее отношении к старику. Пошептавшись, они тоже влились в кружок приближенных главного хореографа.

– Ну что, деточка, рада? – по-отечески потрепав по щечке раскрасневшуюся Одиллию, проговорил Эльдар. Он, видимо, понимал, что сейчас его слова будут услышаны всеми, и неторопливо, с удовольствием и важностью выговаривал их. – Ничего, неплохо справилась. После четырнадцатого повело тебя, конечно, по диагонали… точку теряешь, но ничего, какие твои годы! Ты Нелечку попроси, она и двойные крутила, и без рук, и с переменой точки! Она тебя за два месяца эти поднатаскает. Для местной публики и так сойдет, это понятно, но мы-то знаем, правильно?

– Конечно, учитель, – скромно потупила глазки коварная Одиллия, – я обязательно буду работать.

– Вот и умница, – расплылся от удовольствия Эльдар: не так часто эта нынешняя молодежь выказывала ему уважение. Может быть, поэтому он уже не отличал его истинного лица от наскоро натянутой маски?