Кто-то сидящий на несколько рядов впереди них быстро поднялся и, пригибаясь, неловко двинулся к проходу. Лиза недовольно проводила глазами показавшийся знакомым силуэт до самой бархатной портьеры, отделяющей зрительный зал от фойе: что за люди, как можно в такой момент…

В конце прохода, у самой портьеры, прислонившись к бортику ложи бельэтажа, стоял, скрестив руки на груди, главный хореограф. Все знали, что все спектакли он всегда смотрит только отсюда: несколько часов на ногах, не сводя глаз со сцены и подмечая все. Настоящий полководец, красавец Наполеон под Аустерлицем… выходящий зритель на секунду заслонил его, потом осветил непрошенным лучом из-за отодвинутой портьеры, и зал снова погрузился в темноту ожидания чуда, которое обещала звучная увертюра.

И вот, на ее последних фразах, заскользил, открываясь и впуская ослепительный сказочный свет, занавес: сюда, зритель, кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви?! Смотри и слушай, не отводи глаз – и я покажу тебе такую любовь… я расскажу тебе сказку: разве любой балет не волшебная сказка?

Было нелегко вырваться из этого заколдованного пространства. Магия музыки, возбуждение публики, какая-то особая наэлектризованность, исходящая от оркестра, занавеса и тех, кто еще был за занавесом, словно заворожили всех, и Кемаль, выбираясь из зала и тихо извиняясь, чувствовал себя отвратительно.

Он знал, что должен это сделать, однако ему казалось, что он продирается сквозь дремучий волшебный лес, и злобные ветки пытаются удержать его, и деревья смыкаются перед ним, и непонятные звуки пугающе предостерегают: куда это ты? отсюда нельзя выбраться, разве ты не знаешь? вернись и сядь, живи по правилам сказки!

Бархатная портьера была последним препятствием, и он, преодолев его, облегченно вздохнул, но цепкая рука музыки еще удерживала его, и он, как к спасительному кругу, потянулся к телефону, который продолжал вибрировать и вызывать его в другую, настоящую реальность.

– Он говорит, они все к ним вечно таскались, – быстро сказал ему коллега, зная, что Кемаль поймет, кого он имеет в виду. Он сам велел ему задавать вопросы – пусть теперь слушает ответы без дополнительных комментариев: вечер уже, в конце концов! – Кто угодно, говорит, из ее дружков – так и сказал! – мог этого провода сколько угодно нарезать. Типа он за ними не следил, и компьютеры он тоже им всем налаживал, если надо было. Эролу, Тайфуну, двум сестричкам и Шевкету он сам и Интернет подключал. Провод ко всем возил, при нем никто ничего не отрезал… потом он истерить начал, адвокату названивать принялся и меня послал: этого провода, говорит, везде сколько угодно!

– Ну, на улице-то он не валяется, и покупать его не каждый станет, – возразил Кемаль. – Ладно, спасибо тебе.

Он вышел из театра и быстро дошел до репетиционных залов. Там, в тишине и пустоте коридора висело расписание репетиций и классов, и он еще раз убедился, что все помнит правильно. В тот вечер, когда в Борнове была убита домохозяйка Неше, человек, в шкафу которого лежит наспех разорванный пакет от наспех купленного зонта, был все время у него на глазах. И на глазах множества свидетелей, вместе с которыми он репетировал.

Когда Кемалю позвонили, чтобы сообщить о втором убийстве, он видел, как они все, и его подозреваемый в том числе, выходили из театра. До Борновы далеко, даже метро не поможет, не меньше часа туда-обратно, да еще караулить жертву, выбрать момент, когда в подъезде никого. Ее обнаружили довольно быстро, время смерти определили с точностью до получаса, и именно это время было сейчас у него перед глазами в расписании.

«Черный акт» – написано там, они все – тайные и явные враги Пелин – были заняты в этом действе. Разве что белая и пушистая Одетта могла себе позволить отлучиться, но она… как-то он раньше не думал в этом направлении.

Могла ли женщина убить Пелин? Этот вопрос, разумеется, уже задавали экспертам, они пожимали плечами и не говорили ничего определенного. Сейчас, мол, такие женщины… спорт, фитнесс, есть весьма накачанные и сильные. Неподготовленную жертву задушить проводом да столкнуть с высоты – почему нет? Кстати, если бы не этот ужасный подъезд с пустым пролетом, девушка могла бы выжить: умерла она не от асфиксии, она разбилась. Может быть, в какой-то момент перед смертью еще успела сделать последний вдох?

Подъезд – такое ненадежное, опасное место для убийства, где в любую минуту может появиться непрошенный свидетель, оказался сообщником убийцы.

Неше Алтай была задушена. Другой, более сильный убийца? Или тот же, просто так получилось? Психолог настаивал на последнем.

Кемаль почему-то вспомнил, как Лиза, рассказывая ему, как все происходило в этом проклятом подъезде, и войдя в роль, выразительно и угрожающе вытянула руки с напряженными пальцами, он еще подумал тогда, что у другого этот жест мог получиться смешным, а у нее нет: хорошо их учили в этих их студенческих театрах! Потом он подумал, что жест был неверным: убийца душил Пелин не руками, а проволокой, о чем Лиза знать не могла… и что-то еще тогда пришло ему в голову, сейчас не вспомнить.

Кемаль вышел на улицу и не спеша пошел к театру.

Смотреть балет не хотелось: нужно было подумать, а эта безумная музыка не оставляла такой возможности. Почему-то именно музыка, а не танец: оказывается, он почти равнодушен к такого рода зрелищам, но музыка подавляла его. Этот русский композитор с непроизносимой длинной фамилией – где он подслушал все это, как сумел сочинить? Казалось, эта музыка была всегда – невозможно представить себе мир без нее, неважно, танцуют под нее или нет.

Он решил, что не вернется до антракта: неудобно опять входить в зал, пробираться на свое место, с Айше не поговоришь, она наслаждается балетом – и он достал сигарету и стал думать.

Длинный узкий пакет с этикеткой и штрихкодом, совсем новый (Кемаль не трогал его руками, вдруг все-таки он превратится в улику), наспех разорванный – почему человек, купивший зонт, не выбросил его, а донес до раздевалки?

Ответ пришел сразу, и Кемаль похвалил себя за то, что решил пройтись. Если пакет не подброшен другому, то есть две возможности. Первая: зонт был куплен, когда не было дождя. Куплен где-то здесь, неподалеку от театра, принесен туда в пакете и распакован перед уходом. Или дождь уже пошел, или новый зонт не должен был бросаться в глаза, или просто… я бы тоже не понес его в упаковке. Вторая возможность: зонт был куплен во время дождя, пакет разорван сразу и сунут в карман: не бросать же на тротуар, а урну здесь, в центре, еще отыскать надо.

Кемаль огляделся: унесенные ветром тучи обнажили ясное небо и разогнали уличных торговцев зонтами, которые обычно промышляли около автобусных остановок. Измир – город большой, едет человек с окраины в центр, у него там солнышко светило, а приехал сюда – дождь! Зонты здесь недорогие, многие покупают. Кемаль подошел к остановкам и повернул к театру. Так и есть: ни одной урны! А убийца наш – человек воспитанный, утонченный, как-никак с искусством дело имеет, и с каким!

Так что очень даже может быть, что пакет никому и не подсунут, а лежит, где его бросил уверенный в своей безнаказанности убийца. В его собственном шкафу.