он изложил общие понятия о классовой борьбе и эксплоатации рабочего класса. Кузнецы остались довольны и решили собраться еще раз. Матвей предложил ввести им в свой состав Сигизмунда и кстати попросил позаботиться о помощи ему, так как молодой мастеровой все еще не вылез из нужды. Вслед затем Матвей организовал другой кружок, частью из рабочих петельного завода, где оказалось несколько сознательных товарищей, частью из старых знакомых по мастерским и жителей Кавалерки — рабочих табачных фабрик. Из друзей Матвея в это время Анатолий Сабинин оказался вместе с братом в. смешанном нахичеванском кружке, а Семен Айзман был даже представителем нового кружка в мастерских, в то время как его сестра Клара вошла в образовавшуюся южно-русскую группу учащихся, с которой занимались пропагандисты, Милон Гурвич и так-называемые «белый» и «черный» — «утопленники».

В нахичеванском кружке работу вел саратовский интеллигент, профессионал «Иван Иванович», действительная фамилия которого была Станчинский.

Среди организованных Матвеем рабочих оказались и такие мастеровые, которые уже прежде бывали членами кружков.

Они стали спрашивать Матвея — какую форму связи с комитетом думает создать их организатор, и Матвей заявил, что комитету он предъявит прежде несколько требований и только после согласия комитета на эти требования он войдет с ним в связь.

Это означало ультиматум организации, и Матвея начали спрашивать о мотивах такого поведения. Матвей провел с товарищами несколько бесед и те согласились с его точкой зрения.

Немедленно же о бунтарском намерении активного Станко стало известно в комитете, и Матвею передали от имени Локкермана предложение притти на один из бульваров на свидание.

Матвей в назначенное время встретился с руководителем комитета.

Это было вечером в конце слякотной зимы. Локкерман шлепал взад и вперед на протяжении двух кварталов пустынного бульвара в калошах, а рядом с ним месил грязь Матвей. Моросила с. неба полуснежная жиденькая мразь. Благополучные обыватели Ростова спали, а сторожа прятались за ворота или в будки. Только кое-где торопливо пробирался среди луж запоздавший несчастливец. Казалось, что никому нет дела не только до вопросов тайного революционного движения, а и вообще до каких бы то ни было вопросов, кроме одного — как бы поскорее добраться до теплой, сухой комнаты и почувствовать там себя в полной безопасности от пронизывающего ветра, проникающих за шею холодных струй и скользкой грязи под ногами.

Матвей и Локкерман как-будто не замечали погоды.

Локкерман подошел к теме разговора издалека.

— Вы тот Станко, который вывез у Шпака когда-то литературу и совершил нападение на провокатора, выдавшего Соколова? — спросил он, очевидно, для того, чтобы заверить Матвея, что он знает с кем имеет дело и отдает должное индивидуальности Матвея.

— Да...— ответил коротко Матвей, надеясь, что Локкерман не будет много тратить время на пустяковые, не относящиеся прямо к делу разговоры.

— Это хорошо, потому что я, значит, имею дело с товарищем, который, судя по всему, знает, чего он хочет.

Матвею не нравился подход Локкермана. Он сдержанно возразил:

— Об этом вы могли бы судить по тому уже, что то, что было поручено мне сделать в Тихорецкой, я исполнил не хуже, чем это требовалось. Вы это знаете.

— Да, если бы не вы, в Тихорецкой, может-быть, не произошло бы тех событий, которые там были, — подтвердил Локкерман.

— Зачем же вы меня позвали?

— Чего вы хотите, Станко, распространяя в организа

ции слух о том, что вы будете вести кружки независимо от комитета? И верно ли это?

Матвей минуту помолчал.

— Организация для меня и для тех моих товарищей, которые солидарны со мной — очень дорога... Это для нас святыня. Я думаю, что мы для нее уже многим жертвуем и будем жертвовать еще большим. Мы, сознательные рабочие, отдаем ей энергию, часы отдыха. Отдадим, где нужно будет, жизнь... Поэтому ко всему, что в ней будет происходить, мы не можем относиться безразлично. Мы хотим знать, для чего мы отдаем самих себя. Мы не допустим в организации во всяком случае легкомысленной игры в революцию, бабьей нерешительности, трусливого колебания... По нашим наблюдениям все эти вещи в организации у нас теперь наблюдаются...

— В чем вы их заметили? — вспыльчиво остановился Локкерман.

— Сейчас скажу... обождите...

Матвей собрался с мыслями. Он чувствовал, что Локкерман большую часть обвинений относит непосредственно к себе. Матвею это было безразлично.

— Во-первых, легкомысленная неделовитость. Я лично наблюдал случай, когда новинки партийной литературы растекаются по рукам знакомых влиятельных комитетчиков. Таким образом буржуазный дармоедник Хейфец, примазавшийся зачем-то в «Донской Речи» к газете, во всяком случае не потому, что ему нужно добывать средства к существованию, имеет номер «Искры» уже от этого месяца, в то время как мы, организаторы кружков, только через несколько месяцев получим газеты с описанием стачки.

— Хейфец член организации, — перебил тоном, не допускающим возражений, Локкерман.

— Хейфец член организации? — протянул Матвей. — Ну, тогда, конечно, я не член организации. Что делает Хейфец в качестве члена организации?

— Он платит членские взносы. Помогает своими связями при сборах в пользу Красного Креста заключенным. Сочувствует взглядам социал-демократов.

— И по вашему это достаточно, чтобы считать его членом организации?

— Конечно! Он беспрестанно оказывает партии услуги.

— А что этот ваш член организации, если комитет ему скажет, — завтра, мол, молодой человек, уличная демонстрация, возьмите знамя и идите впереди демонстрантов,— пойдет он?

— Так этого партия и от меня даже не потребует. Конечно, он не пойдет. Конечно, и я даже не пойду.. Но мы достаточно знающие и революционно воспитанные люди, чтобы самим знать, где мы принесем наибольшую пользу...

— Вот что! — вспыхнул Матвей...— Это странное деление людей на знающих и не знающих, где они принесут пользу. Но тем хуже и для вас и для нас. Потому что я понимаю обязанности наши перед организацией так: скажет организация мне, или Стояну, или Сократу, Греку, Неустрашимому, — Матвей перечислял псевдонимы наиболее видных рабочих — иди, разбросай прокламации, — пойдем разбросаем, а на другой день скажут, — иди, ори на весь город «долой самодержавие», пойдем и будем орать, пока в участке зубы нам не раздробят. Если же не согласится кто-нибудь из нас подчиняться распоряжениям организации, то такому в организации делать нечего. Он либерал или самозванный социал-демократ. И тут я с вами не соглашусь, хоть вы сколько хотите называйте меня раскольником. Иначе всякий буржуй, раскошеливающийся на подачки организации, будет членом партии.. Извините, товарищи хорошие, мы этого не хотим.

И