– Вы должны знать, что я приехал, чтобы стрелять в вас. – Я вдруг понял, что должен это сказать. – Наш вертолет подбили и убили всех, кроме меня.

– И это произошло до того, как ты принял ислам.

– Но почему вы ведете джихад?! – крикнул я. – Почему вы так поступаете?! Почему вы нападаете на нас?! Почему вы совершаете теракты?

– Джихад обязателен. Это предписано Кораном.

– Да, но почему вы совершаете теракты? Разве те, кто погибает во взорванных автобусах, ведут с вами войну?

Старик провел руками по щекам.

– Среди тех, ко ведет джихад, есть самые разные люди. Есть праведные. Есть грешные. И в моем народе, и в твоем есть праведные и есть грешные. Много лет назад, когда я был еще ребенком, ваши войска напали на мусульман в Афганистане. Отсюда много людей ушли сражаться с вашими людьми и погибли. Мы не испытываем зла по отношению к народу руси, но война продолжается, и не только против руси, но прежде всего против амрикаи, американцев. Они пошли на нас войной, они решили не просто убить нас, они решили сделать нас другими, не такими, как мы были и есть. Они хотели, чтобы мы отреклись от веры наших отцов, а наших детей хотели сделать такими же, как их дети. Глупыми, слабыми, не имеющими посоха истинной веры, чтобы идти по жизненному пути. Они хотели, чтобы наши дети и внуки грешили и выставляли грех напоказ, как это делается в их странах, когда проходят парады тех, кто совершает грех Лута[104]. Мы не хотели, чтобы так было, и мы начали воевать с ними. Они вели войну бесчестно, они били по нам ракетами с самолетов в небе, но мы только укреплялись в своей вере. В Коране сказано: «Поистине, те, которые не уверовали, расходуют свое имущество, чтобы отвратить с пути Аллаха. И они израсходуют его, затем они потерпят убыток, затем они будут повергнуты». Мы знали, что это будет, и это случилось. Теперь наш джихад направлен не против вас, он направлен против нечестивцев на севере. Знаешь, кто такие эти нечестивцы?

…

– …они считают себя правоверными, но при этом они вели и ведут себя хуже любого из кяфиров. Они говорили о том, что они праведники, но сын писал мне, что почти в каждой вилле дома Саудов, в которые они заходили, они обнаруживали большой бар с самым разнообразным харамом. Они говорили, что живут в благочестии, но мой сын писал мне, что они обнаружили несколько мест, где содержались проститутки, кафиры, многие из которых, кстати, принадлежали к твоему народу. И эти нечестивцы ходили и к ним…

Мне стало стыдно. Просто стыдно, и все. Хотя я тут видел… ту шалаву, около отеля, которую местные по незнанию тоже припишут к моему народу, но все равно стало мерзко и стыдно. Почему наша славянская земля, к которой, кстати, относится и Украина, стала рассадником проституции? Как эти люди должны думать о нас?

– …кроме того, они говорили и провозглашали, что все правоверные братья. Но когда в их страну, ломящуюся от денег, приезжали правоверные из других стран, они не подавали им нусру, как того желает Всевышний Аллах, и не относились к ним как к братьям. Нет, они селили их на отшибе, в специально построенных для них нищенских бараках, и относились к ним как к рабочему скоту. А когда наставала пора платить за работу, они часто обманывали их, наговаривая на них страшные обвинения, в том числе в колдовстве[105]. Твой народ когда-то сбросил цепи и начал сражаться за правду. Почему ты считаешь, что мы не должны сделать то же самое?

– Но вы сражаетесь за ислам. Мы сражались за другое.

– У вас – коммунизм. У нас – ислам. Я знаю и то и другое, я учился коммунизму, когда жил и учился у вас. Как и ислам, коммунизм говорит о справедливости для всех людей, а не только для некоторых…

Старик вздохнул:

– Какое-то время мы думали, что справедливость можно установить миром. Потом поняли, что справедливость не установить без меча. Вы к этому времени уже не сражались, вы перестали сражаться и отдали свою страну. Но в мире должен быть кто-то, кто сражается за справедливость, или этот мир погибнет. Поэтому мы заняли ваше место и сражаемся за справедливость так, как мы ее понимаем.

Старик провел ладонями по щекам.

– И так, как говорит Всевышний Аллах. Кстати, время намаза. Ты пока не умеешь делать намаз. Не стоит делать намаз, если ты не умеешь его делать. Ты можешь посмотреть, как мы делаем намаз, или можешь ничего не делать. Решай сам, кем ты хочешь быть.

Время принимать решение и в самом деле. И, как и все решения, его надо принимать, как принимали решения самураи. За семь вдохов.

– Я останусь.

– Хорошо. Завтра мои сыновья придут со своими людьми. Один из них пойдет дальше, на Мукаллу. Он и возьмет тебя с собой.

Вот так и закончился для меня этот тяжелый день.

Утром мы позавтракали. Спал я хорошо, только насекомые донимали, блохи, видимо. А помыться здесь было негде. Можно было обтереться салфетками, но я пока не стал этого делать – раз никто здесь это не делал, то и я переживу пару дней.

Завтракали блюдом, в котором было больше мяса, чем хлеба и кофе. Кофе подавали в очень маленьких медных чашечках и сваренный настолько крепко, что пить его было почти невозможно. Но я выпил, хотя вкус атомный. Круче, чем у энергетических напитков, которыми злоупотребляют многие трейдеры, работающие не только на наших площадках, но и на зарубежных. Если так подумать, то трейдер может вообще не спать: закрываются наши площадки – открывается Америка, потом Япония, Китай, Гонконг…

В общем, крутой кофе.

Познакомился с внуками Абу Искандера, одного звали Салем, другого Абдалла. Они-то мне и сообщили то, от чего я выпал в осадок. Если верить им, Интернет не работал, потому что началась ядерная война. Я это всерьез не воспринял, как потом оказалось, напрасно.

И Салем, и Абдалла нигде не учились, но были любознательными ребятами, они сказали, что дом питается от солнечных батарей, которые там, выше, в горах. Я спросил разрешения подзарядить свой ноутбук и телефон и получил одобрение. А так как надо было чем-то расплачиваться за столь любезное обхождение, я пригласил их посмотреть машину и оружие. Тем более что мне самому надо было их проведать.

Вышли. На улице почти никого нет, только коза что-то жрет, встав на задние ноги, да какая-то женщина в чадре. Машина была на месте, я открыл и с облегчением выдохнул – ничего не пропало.