Даже короткое пребывание в Анкридже всегда заставляет посетителей чувствовать слабость в теле и мыслях. Понятно, почему Паэтта Хэммет не выдержала такой жизни и сбежала. Чем ниже я спускался в катакомбы, тем сильнее мрачное нутро тянуло из меня силы. Тьма беспокойно металась в теле, только в отличие от моих спутанных чувств, её были весьма неуместны. Она вела себя нетерпеливо, словно  давно ждала этой вылазки. Я пытался одергивать её, но вместо этого лишь поддавался её нетерпению и шагал быстрее. Рассел с трудом поспевал за нами.

— Если бы я не знал тебя так хорошо, то подумал, что ты спешишь попросить благословения у леди Нобераль.

Знал бы комендант, что его нескромная шутка чертовски близка к истине. Но нет. Благословения я не ждал, я хотел ответов, мечтал помочь Алоизе.

— Ты же понимаешь, Гидеон, что всех спасти нельзя?

— Понимаю, — нехотя согласился с другом. — Сегодня я здесь не за этим.

Рассел лишь тяжело вздохнул и пропустил меня вперед.

В последнем коридоре он отправил надзирателей на обед, заверив, что сам проследит за порядком в корпусе до пересменки. Никто не стал спорить с комендантом. Молчаливые тени некогда здоровых ребят двинулись к выходу. Серая кожа, седые пряди — они напоминали живых мертвецов.

— Проклятье Анкриджа, — немного виновато прокомментировал Рассел, словно он один был повинен в том, какое воздействие оказывает на всех остров.

— Уезжай отсюда, Рассел. Найди Паэтту и живи, просто живи.

Он издал какой-то сдавленный смешок.

— Времени много прошло, да и не ждёт она меня. В суд обратилась. Это конец, Гидеон.

— Или это отчаянные попытки вызволить тебя отсюда.

Он задумался всего на мгновение, а затем раздражённо тряхнул короткими седыми волосами.

— Мне ни к чему пустая надежда, капитан Дайхард. Это мой крест. Ты сам бросил бы Нуридж?

Качнул головой, не стал с ним спорить. Моя академия спасает и даёт надежду, а это место дарит лишь медленную смерть.

— Пришли, — сухо сообщил Рассел. — Сначала небольшая формальность.

Он приложил руку к панели на двери одной из камер, и десятки механизмов пришли в движение, залязгали шестерёнками, натянули незримые пружины, пока массивная створка не отъехала в сторону, пропуская нас в тускло освещенную комнату. Одноместная кровать, крошечный рукомойник да отхожее место. Обычная камера, вот только арестантка совсем не походила на массовую убийцу. Хрупкая девушка с потухшим взглядом смотрела куда-то под потолок невидящим взглядом, а по её щекам текли слезы.

— В Анкридже многие наказывают сами себя. Но не обманывайся, Гидеон, чудовища любят носить маски, Юнова не исключение.

Я не видел чудовища. Непонятая, поднятая на смех девушка, которой было нужно немного сострадания и помощи.

— Здравствуй, Юнова, — осторожно обратился к арестантке.

Она вздрогнула, повернулась ко мне и долго-долго изучала.

— Гидеон Дайхард, — Юнова прошептала моё имя как молитву и впилась пальцами в серое покрывало. — Вы пришли спасти меня? Я знала, я знала, что вы придете! Видела знаки в каплях воды, дуновении ветра. Можно я погадаю вам?

Столько отчаянной мольбы в его искалеченном голосе, что я не мог отказать, хоть и ненавидел прорицателей.

— Я за этим и пришёл, Юнова. Наслышан о твоём таланте.

Она вся сжалась, сдавила руками виски и начала раскачиваться из стороны в сторону, причитая:

— Тот поезд, я говорила, я предупреждала. Мне нужно было быть громче, господин Дайхард. Те смерти на моих руках. Я не справилась, не спасла…

Положил руку ей на плечо, и она быстро успокоилась. Прикрыла глаза и запела слабым надломленным голосом:

Тьма вернётся в отчий дом,

Сведёт девушку с ума

Тесно в теле им одном,

Тело девы ей тюрьма.

Мыслей много, гнев кипит,

Крошит камень и металл.

Всех она освободит,

Коль взойдет на пьедестал.

От оцепенения меня пробудили хлопки Рассела.

— Браво, Юнова. Красивые стихи, ты не теряешь времени в Анкридже зря.

— Это не стихи, это предсказание, комендант Хэммент. Тьма падёт на мир, и все изменится. Оковы падут.

Я следил за перепалкой Рассела и Юновы и крепче прижимал ладонь к груди, где тьма испуганно ворочалась. Ей совсем не понравилась эта песня. Строки про сошедшую с ума девушку и гнев наводили на мрачные мысли.

— Мы этого не допустим, — вполголоса пообещал тьме, даже если выступление Юновы было очередным представлением.

— Меня отпустят? Переведут в Нуридж? — с надеждой вопрошала подрывница, неверно расценив мой визит.

Моя воля, я всех бы забрал, включая Рассела.

Комендант подталкивал меня к выходу, а Юнова кричала все громче, переходя на плач, пока тяжелая дверь не отсекла её страдания от нас.

— Добавь её личное дело к остальным, — глухо попросил друга.

— Не всех можно спасти, Гидеон, — повторил Рассел.

— Добавь.

— В Нуридже, у каждого пятого будет погибший знакомый или родственник с того поезда, её разорвут на части. Анкридж продлевает ей жизнь.

— Ты считаешь это можно назвать жизнью?

— Я считаю это правосудием, но дело ты получишь.

У камеры Лексы Нобераль Рассел замер ненадолго, словно взвешивая, стоит ли пускать меня дальше. Выдержав внутреннюю борьбу, он все же коснулся магической плиты.

— У тебя две минуты, не выйдешь — останешься внутри до завтрашнего утра, пока не начнётся первый обход. Вопросов у надзирателей будет много, и я на них ответить точно не смогу.

Две минуты, чтобы узнать у измученной безумной женщины правду. Не много, но хоть что-то. Шагнул в камеру, и Рассел быстро прикрыл за мной дверь.

Такая я же камера, раковина, нужник, кровать. Ничем не отличается от предыдущей комнатушки. Вот только взгляд у женщины немного иной. Знакомый фиолетовый оттенок радужек, замершие в уголках глаз слезы, вина и надежда. Мать Алоизы посмотрела на меня, как смотрят на потерянного ребёнка. Как часто я видел это в глазах родителей моих подопечных. Нежность, тревога, любовь.

— Ты здесь… — звенящий голос, натянутых до предела струн. Вот-вот порвутся. Вот-вот эта хрупкая несчастная женщина онемеет.

Она поднялась с кровати и, не веря собственному разуму, сделала осторожный шажок в мою сторону.

— Я же не сошла с ума? Это ты? Ты?

Попятился. Уперся лопатками в дверь, не понимая, зачем пришёл сюда, и только тьма рвалась вперёд, жаждала обнять Лексу Нобераль, заливалась слезами, заставляя моё сердце болезненно сжиматься и биться вновь с утроенной силой.