и уши, которые притворяются, что не слышат. Он – это вы, я, каждый из нас. Полная луна той ночью флиртовала, дразня небо короткими появлениями и только изредка показываясь из-за туч. Они тоже начали смахивать на чертей. Мальчик снова меня поцеловал, все еще пытаясь расстегнуть мой бюстгальтер.

– Подожди, стой, – сказала я, внезапно ощущая сильную тошноту.

– Ты такая красивая, я просто хочу посмотреть, – сказал мальчик, таращась на мою грудь.

– На что? – спросила я.

– На твой шрам. Ты же не умрешь, если мы это сделаем? Можно потрогать его?

В тот момент я знала, что если вот такой была «нормальность», то лучше я буду собой.

Я оттолкнула его, прикрылась и убежала.

– Ненормальная! – крикнул он мне вслед, а затем рассмеялся.

Я заплакала, потому что он был прав – я ненормальная. Ненормальная со сломанным сердцем, которая никогда не полюбит и не будет любимой. Ненормальная, чей первый поцелуй был с таким ужасным, омерзительным мальчиком. Ненормальная, которая хотела исчезнуть. Но сначала я хотела попасть домой.

Я не видела Роуз или Конора на пляже, но мне казалось, что я слышу смех Лили с мальчиками где-то за камнями. Она всегда жаждала внимания, особенно от мужского пола. Маленькие девочки, теряющие отцов, часто потом всю жизнь ищут их в мужчинах, с которыми знакомятся. Будучи усталой и немного пьяной, я думала, что Лили за мной присмотрит. Камни были покрыты моллюсками и водорослями, и взбираясь по ним, я заработала себе кучу крохотных царапин. Но я продолжала подниматься, пока не оказалась достаточно высоко, чтобы посмотреть, но не быть замеченной.

Я была права, Лили разговаривала с мальчиком. Это был Конор.

– Роуз на меня злится, – сказал он, отхлебывая из чего-то, похожего на бутылки виски, которое так любил его отец.

– Это пройдет, тыковка, – ответила Лили, беря у него бутылку и отпивая. Она поморщилась, словно вкус был ужасен, но потом выпила еще. – К тому же Роуз уезжает в университет, а ты устроился на работу в местную газету… это не продлилось бы вечно. Вы все равно скоро расстанетесь, когда она встретит какого-нибудь умника в Кэмбридже. Как по мне, лучше уж сразу с этим покончить.

– Как ты можешь так говорить? Я люблю Роуз, – сказал Конор, звуча плаксиво. – А она любит меня. – Отрицание часто является первичным взносом за разбитое в будущем сердце.

– Тогда почему глубоко в душе ты уже знаешь, что она тебя бросит? – сказала Лили. Она все еще была в нижнем белье, но завернулась в полотенце. – Я знаю, правда ранит, и мне жаль, что приходится это говорить, но мы оба знаем, что Роуз слишком хороша для тебя. Я понимаю, как ты себя чувствуешь, она меня тоже бросает, – сказала Лили, подходя ближе к Конору. – Может, мы сможем помочь друг другу почувствовать себя лучше?

– Как? – спросил он, отпивая еще виски.

Я смотрела на ноги Лили, сделавшие еще один шаг к нему. Ногти у нее были выкрашены в красный, и я знала, что лак был мамин. Я украла все лаки Лили неделю назад, когда она отказалась одолжить мне один из них. Их было десять, поэтому я выкрасила ногти на ногах в разные цвета прежде, чем зарыть каждую бутылочку в песке возле Сигласса. Я представила, как их находят крабы, живущие в бухте Блексэнд, и как они по очереди раскрашивают друг другу клешни.

Лили уронила полотенце на землю и подступила еще ближе к Конору, так, что их губы почти соприкасались. Ее белое нижнее белье будто светилось на фоне черного песка.

– Может, Роуз и самая умная среди нас, но я умею делать разные вещи, о которых она даже не догадывается, – сказала Лили, глядя ему в глаза. – Я могла бы тебе показать, если хочешь. Или мы можем просто утешиться поцелуями, – добавила она, прижимаясь к нему. – Только сегодня и больше никогда. Это будет нашим маленьким секретом.

Но они не только целовались.

Я наблюдала из своего укрытия, как они принялись за дело внизу.

Раз Миссисипи… Два Миссисипи… Три Миссисипи…

В какой-то момент Конор случайно назвал Лили Роуз. Но она, кажется, не была против.

Раз Миссисипи… Два Миссисипи…

Думаю, из-за токсичной смеси шока, отвращения и разочарования, я не смогла двинуться или что-то сказать. У всех бывают времена, когда они неподвижно застывают, пока призраки прошлого несутся мимо. Я чувствовала себя призраком. Я смотрела, неспособная отвести взгляд, совсем как зеваки, собирающиеся на месте автокатастрофы, пока все не кончилось.

Раз Миссисипи…

Потом я поскользнулась на камнях и они заметили меня, взглянув вверх.

Тридцать девять

31-е октября 04:00 – два часа до отлива

Часы начинают отбивать четыре утра, и все молчат. Мои воспоминания о той ночи не появились на экране. Мы видели лишь подростков, сидящих у костра на пляже в 1988-м. Но ту ночь мои сестры с Конором предпочли бы забыть, как и я. Мы никогда не обсуждали случившееся после того как я поймала Конора с Лили. И они не простили меня за то, что было потом, хоть это и не было моей виной.

– Я не хочу больше это смотреть, – говорит Конор. Он пересекает комнату и вынимает кассету. – Осталось переждать всего два часа – меньше, если мы не побоимся промочить ноги – я голосую за то, чтобы просто посидеть молча. Никаких больше домашних видео. Никаких больше путешествий в воспоминания Даркеров. – Он подходит к камину и бросает кассету в огонь. Когда она не загорается сразу же, он добавляет полено в костер. Но в его руках оказывается не полено, а еще одна ножка, разрисованная белыми облаками. Кто-то разрубил стул Конора и оставил его здесь вместо дров. Он поворачивается к нам.

– Я не знаю, кто из вас стоит за всем этим, но я больше не буду подыгрывать. Это безумие, только так можно описать происходящее. Это кончается сейчас.

– Что-то я не припомню, чтобы тебя выбирали главным, – говорит Роуз.

– Кто-то должен им быть. Ради Трикси. У бедняжки нет никаких шансов повзрослеть в этой семье. Лили уж точно никогда не выиграет премию «Мать года».

Меня шокирует вспышка Конора, как и остальных, но больше всего меня поражает, что Лили не отвечает. Молчание не в ее стиле. Она все еще смотрит в экран, хоть на нем больше ничего нет. Роуз это тоже кажется странным.

– Лили? – говорит она.

Трикси, сидевшая рядом со мной, подходит к Лили и легонько трогает ее за плечо.

– Мам?

Голова Лили наклоняется, словно она