ней от основания плеча, рана на котором стремительно затягивалась, до самых кончиков пальцев пробегали неясные золотистые вспышки, похожие на маленьких змеек. К ужасу своему, я осознал, что руку почти не чувствую, словно ее у меня вовсе нет, и лишь тупая приглушенная боль напоминала о ее существовании. Хотя рана уже почти затянулась.

Затем взгляд метнулся к Ронат. Та уже почти перестала сопротивляться, но рук еще не разжала.

«Да что я делаю? – эта мысль вспыхнула в голове вместе со страхом. – Я же ее сейчас… убью».

Ее хватило, чтобы я потерял концентрацию.

Энергия, державшая Ронат, разлетелась во все стороны мощным воздушным потоком. Меня отбросило назад, ударив спиной о стену. Девушке, кажется, тоже досталось. Послышался звук удара, а потом громкий надрывный кашель.

Длилось это не дольше секунды – либо я опять отключился, – но лицо Ронат, чуть смазанное, нечеткое, вновь возникло передо мной. Потом обрисовалась и вся ее фигура, а главное – рука с зажатой в ней полоской бумаги, стремительно приближавшаяся ко мне.

Я хотел увернуться, поставить щит, оттолкнуть ее, сделать хоть что-нибудь. Но тело словно сказало: хватит. Как пилот вышедшей из строя машины, я был вынужден наблюдать свое полное поражение, не в силах хоть что-то сделать. Словно со стороны я видел, как Ронат ловким движением прижала бумагу с непонятными символами под мой левый глаз и что-то коротко прошептала.

Чувство падения, долгого, как с вершины небоскреба, и приземления прямо на асфальт, при котором тело сломалось, разлетелось на части, – вот что я ощутил уже через мгновенье. Я явственно осознавал, как каждая кость выворачивается, трескается, крошится на мелкие части. Череп распался на острые осколки, которые впились в мозг. Но больше всего досталось глазу. Его словно выжигали изнутри. Тыкали раскаленной тупой иглой. Я не знал, кричу я или нет, но горло разрывало удушливым спазмом, разъедало.

И вдруг среди этой адской боли вспыхнули серо-зеленые глаза, такие же яркие, как огни среди темного леса. Огни, за которыми никогда нельзя ходить, если не хочешь быть съеденным лесной нежитью. Голос, раздавшийся в голове, казалось, обволок все сознание вязким болотным туманом.

– Согласен ли ты заключить со мной договор и исполнить мое желание?

Желание? Что еще за желание, мне было откровенно плевать. Я знал, что стоит мне согласиться, мучения кончатся. Я знал это так же четко, как и то, что боль не отступит, пока я не соглашусь. У меня не было выбора. Вопрос был лишь формальностью. Но, несмотря на это, я должен был ответить:

– Да.

Боль тут же отступила, исчезла, словно ее никогда и не было. Тело безвольно обмякло, все ощущения притупились, а потом и вовсе сошли на нет. Мир перед глазами размывался и темнел. Фигура девушки в черном слилась с тенью, и из этой чернильной предзакатной тьмы звучал тихий голос, обволакивающий и затягивающий на глубину, как болотная трясина:

– Приходи ко мне завтра на рассвете, и я скажу тебе свое желание.

Утопая в липкой тьме, словно в болоте, я знал, что завтра приду к ней. Знал, что сам пойму, куда идти. Знал, что дал клятву, которую при всем желании не смогу нарушить. Знал, что снова все испортил.

Знал, что тьма будет хоть недолгим, хоть обманчивым, но спасением.

Глава 8

Дама-в-беде

Не скажу, что я фанат кофе, но сейчас допивал уже вторую чашку, ни капли не чувствуя себя бодрее. Если по чему-то из своего мира я сейчас скучал, так это по энергетикам. Желательно по коробке энергетиков. Местный магический аналог мне не давали, потому что Аин сказала: «Рефренантем действительно придает сил и бодрит почти мгновенно, но, когда эффект проходит, чувствуешь себя в два раза более усталым». Так что мне было нельзя. Особенно после того, как вчера в моей крови этот самый рефренантем замешался с блокирующим магию зельем и я-не-помню-сколькими шотами крепкого алкоголя. Сверху еще можно было накинуть то, чем Аин и Анс меня отпаивали, так что живой— и ладно. Как мне сказала Фрея: «Я бы тебя прибила, но на тебя сейчас дышать страшно».

Умирающим я себя, кстати, не чувствовал, только очень усталым, отвратительно сонным и не менее отвратительно виноватым. Все случившееся было результатом моих действий и моей же виной. Может, когда у меня перед глазами начнет всплывать плашка «ваш выбор будет иметь последствия», тогда я наконец начну думать нормально?

– Я уже понял, что я идиот, – на выдохе проговорил я. – Делать-то теперь с этим что?

– С твоим идиотизмом? – уточнила Фрея. Этим утром, как и прошлым вечером, она была вся на нервах, но если вечером это было нервное беспокойство, то теперь – холодная озлобленность.

– С моим идиотизмом уже ничего не сделаешь. С ним родился, с ним и умру.

– И если не перестанешь выкидывать что-то подобное, то достаточно скоро. – Анс посмотрел на меня таким взглядом, словно уже выбирал, каким из наиболее болезненных способов меня убить.

– Я спрашивал о том, что делать со всей сложившейся ситуацией, – продолжил я прерванную фразу. – Мы уже около часа это обсуждаем и так ни к чему и не пришли.

– Ну прости! – всплеснула руками Аин. – Ты притащил на себе какую-то гадость и думаешь, что мы мгновенно найдем решение?

– Не думаю, – отозвался я.

– Это твоя жизненная позиция? – уточнил Анс.

Даже не знаю, что хуже – то, что я позволил навесить на себя заклинание подчинения или то, что разозлил Анса.

Я мысленно запретил себе огрызаться в ответ, потому что виноват и заслужил. Изобразив на лице нечто похожее на раскаяние, я пялился то в потолок, то в пол, лишь бы не встречаться глазами с кем-либо из присутствующих в комнате. В признании своих ошибок я был новичком, но о том, что с новичками надо быть помягче, в этом мире, видимо, не слышали.

Могли бы хоть снисхождение из-за моего состояния проявить. У меня мучительно болела голова, так, что каждый звук был подобен удару колокола. Но остальные все еще имели право вымещать на мне раздражение, ведь Фрея нашла меня вчера, валяющегося в подворотне без сознания, а Аин и Анс помогли доставить до гостиницы и откачать. Но выслушивать их упреки, заходившие уже на десятый круг, я не хотел, потому периодически отключался, пытаясь обдумать произошедшее. Даже не то, как ловко меня обвели вокруг пальца, а то, как странно повела себя моя же сила.

Почему тогда она – я? – чуть не