их учтивыми словами, во многом с той целью, чтобы перессорить парижан друг против друга, но их хитрость была разгадана и к ним послали, чтобы передать просьбу не посылать больше подобных бумаг, потому что на них не будут обращать внимания.

519. Далее, в канун Рождества Пресвятой Богородицы[1551] арманьяки подошли к городу, и хотели взять его приступом, но нашли там только раны, позор и бедствия для себя, потому что многие из них остались калеками на всю жизнь, хотя были перед тем совершенно здоровы, ибо следовало быть безумцем, дабы поверить, будто им удастся захватить город. Полагаю, что они питали такие безумные надежды и веру из-за того же отродья женского пола, сопровождавшего их, которую они называли Дева; то был, как известно Богу, день Рождества Пресвятой Богородицы и в этот день они все вместе сговорились и приняли решение в тот же день штурмовать Париж. Их собралось около XII тысяч или более того, и [около] часа великой мессы, между XI и XII часами[1552], они подошли к стенам вместе со своей Девой и множеством телег, повозок и лошадей, из которых все были гружены большими фашинами[1553], из которых каждая была перевязана тремя прутьями, чтобы этими фашинами завалить парижские рвы; и начали приступ между воротами Сен-Оноре и воротами Сен-Дени, и приступ этот был весьма жесток, и наступающие в адрес защитников Парижа наговорили множество оскорбительных слов. И там же была их дева, которая стояла со своим знаменем на кромке рва и говорила тем, кто находился в Париже: «Сдавайтесь нам, во имя Иисуса, потому что если вы не сдадитесь до [наступления] ночи, мы силой возьмем город, желаете вы того или нет, и всех вас предадим смерти без всякой пощады.» «Видали такую, сказал кто-то, — потаскуха, солдатская девка!» А затем он прицелился из своего арбалета прямо в нее и пронзил ей ногу навылет, и ей пришлось оттуда бежать, а другой пронзил ступню навылет тому солдату, что нес ее знамя; а когда тот почувствовал боль от раны, он поднял забрало, чтобы видеть, и хотел извлечь стрелу из ступни, тогда другой прицелился в него и пронзил стрелой между глаз и ранил его насмерть, о чем Дева и герцог Алансонский сокрушались, и говорили, что лучше бы им потерять XL из своих лучших людей. Во время приступа и те и другие дрались со всем ожесточением, и бой продолжался до четырех часов после обеденного времени, без того, чтобы можно было понять, на чьей стороне победа. Но вскоре после IIII часов парижане воспряли духом, и так их угостили из пушек и других метательных машин, что заставили тех отступить и снять осаду, и уйти от Парижа; те, кто первыми отступили, могли почитать себя счастливчиками, потому что у парижан были большие пушки, которые били от ворот Сен-Дени до самых ворот Сен-Ладр, и поражали их в спину, так что у них многие обезумели от страха; так их обратили в бегство, но никто из парижан не отважился выйти из города и преследовать их, из страха перед засадами. А они, отступая, сожгли ригу, что принадлежала отцам Матюренам[1554], что возле деревни Поршероны[1555], и в этом огне сожгли своих мертвых, а их было огромное количество, которые погибли во время осады, а потом были вывезены на лошадях, как то было в старину в обычае у римских язычников[1556]. И весьма проклинали свою Деву, которая им обещала, будто они без всяких усилий возьмут приступом Париж, и что она войдет в него той же ночью вместе со всеми ними, и все обогатятся за счет имущества горожан, а всех тех, кто им захочет сопротивляться зарубят мечами или сожгут в их же домах; но Господь, положивший конец великому замыслу Олоферна руками женщины по имени Юдифь[1557] в милосердии своем решил по-иному, чем они полагали. Потому что на следующий день они послали людей, чтобы просить разрешения собрать своих погибших, и капитан Парижа заставил герольда, что был с ними, под присягой подтвердить, сколько было с их стороны ранено и убито, и тот ответил, что всего ранено было пятнадцать сотен, из них около V убитых или умирающих. Также правда состоит в том, что во время указанной осады защищали Париж не более чем XL или L англичан, которые хорошо исполняли свой долг; потому что большую часть арманьякских телег, нагруженных фашинами, парижане захватили, так были наказаны арманьяки за то, что начали резню и убийство в день Рождества Святой Богородицы.

520. Далее, около III или IIII дней спустя, в Париж прибыл регент[1558], и направил своих людей в Сен-Дени, но арманьяки уже ушли оттуда, ничего не заплатив за постой, потому что обещали местным жителям расплатиться за все захваченным в Париже добром, когда сумеют захватить город, но их ожидания не оправдались и потому они обманули всех, у кого стояли постоем в Сен-Дени и других местах. А что было еще хуже для последних, регент и прево Парижа и все торговцы и магистраты Парижа к ним отнеслись с великим презрением за то что те сдались арманьякам без единого выстрела, и приговорили их к величайшим штрафам, как вы уже о том доподлинно слышали.

521. Далее, в последний день сентября года тысяча IIIIC XXIX, в пятницу, прибыл в Париж герцог Бургундский, с весьма пышной свитой, столь великой, что им пришлось располагаться в частных или пустующих домах, так как последних в Париже было множество, а их лошади стояли вместе с коровами и свиньями. Он въехал через ворота Сен-Мартен вместе со своей сестрой, женой герцога Бедфорского, регента Франции, который был вместе с ним, а впереди него двигались десять герольдов, все одетые в камзолы с гербами каждый своего сеньора, и все из них дули в трубы; со всей подобной пышностью или тщеславной роскошью они прошли по улице Мобюэ к церкви Сент-Авуа[1559], где приняли причастие и оттуда отправились в Сен-Поль[1560].

522. Около восьми дней [спустя], прибыл кардинал Винсестр с пышной свитой, вместе они множество раз держали совет, и в конце по ходатайству Университета, Парламента и горожан, было вынесено решение, чтобы английский герцог Бедфордский стал правителем Нормандии, а герцог Бургундский — регентом Франции, что и было сделано, хотя герцог Бедфордский оставил указанный пост с большой неохотой, и его жена так же не хотела, чтобы он это делал, но так