Сали повернула его лицом к озеру, заставив замолчать, и проговорила сквозь сомкнутые губы:

— Ты должен охранять меня, юный Хампа.

Он оправился в ту самую минуту, когда начальник караула вернулся на берег. Стражник приблизился к Сали и протянул руку.

— Совет Незры согласен вас принять. Отдайте оружие.

Как интересно.

— Попробуйте забрать.

— Вы получите его обратно после аудиенции.

Сали ответила молчанием. Начальник караула заколебался под ее взглядом.

— Я не могу пропустить вас с оружием!

Сали развернулась.

— Когда члены Совета наберутся смелости, пусть пошлют за мной. Я позволю им не сдавать оружие.

— Но… подождите! Нельзя пренебречь вызовом Совета! Эй, задержите ее!

Стражи не двигались с места — никто не смел. Сали уже сделала шаг обратно к дому, когда послышался резкий голос:

— Верните ее, недоумки! Если Бросок Гадюки действительно захочет нас убить, она сделает это и без оружия. Вы, чахлые плющи, не сможете ей помешать.

Сали обернулась, гадая, не претерпел ли дюжий мужчина, которому принадлежал этот голос, такое же преображение, как бедный Кваза. К ее легкой досаде, человек, шагавший к ней по деревянному мосту, был таким же сытым и здоровым, как раньше.

— Ариун.

— Сальминдэ, — произнес он, слегка склонив голову. — Ты, кажется, не рада меня видеть.

— Просто удивлена, — возразила та. — Я не думала, что начальник обороны Незры мог пережить свой город.

— Я могу сказать то же и о тебе, Воля Хана, — ответил Ариун и жестом позвал ее за собой. — Пойдем. Тогда мы оба сможем утолить наше любопытство.

Сали не видела причин отказываться. Бок о бок они зашагали по мосту.

— Ты теперь входишь в Совет?

— Я его возглавляю.

— Какое счастливое стечение обстоятельств.

— Ничего счастливого. Здесь нет победителей, Сальминдэ. Никто не хочет состоять в Совете. Мы страдаем под властью чжунцев, пытаясь облегчить бремя нашего народа.

— По крайней мере, ты не голодаешь.

Сали разглядывала Ариуна, пока они шли по мосту. Морщины у него на лице стали глубже и резче. Выбритые виски поседели. Тем не менее он оставался крепким и мускулистым и обзавелся внушительной властной осанкой — настоящий катуанский воин, за тем исключением, что длинные волосы, подобающие воину, были острижены почти под корень. Недоставало ему и еще кое-чего. Вещи, без которой Сали никогда не видела Ариуна раньше.

— А где Жало?

Ариун сжал зубы.

— После нашего поражения, — негромко ответил он, — чжунский генерал потребовал знак покорности от выживших глав города.

Хотя катуанцы обычно не одушевляли принадлежавшие им предметы — лошадь есть лошадь, статуя есть статуя, меч есть меч, — бывали и исключения. «Язык» Сали, которым она очень дорожила, был просто кнутом. Просто оружием, инструментом. Но как она была тем самым Броском Гадюки среди прочих Бросков, так и Жало Ариуна — цепной кнут, который при необходимости превращался в узкий прямой клинок, — был тем самым Жалом. Он достался ему от деда, который считался лучшим оружейником своей эпохи. Ничем другим Ариун так не дорожил.

— Жало теперь в руках человека, который сжег наш город дотла и потопил его в Травяном море?

— Я добровольно принял это решение. И повторил бы, если пришлось, — ради спасения нашего народа. Я ни о чем не жалею.

Сали ему не поверила. Судя по голосу, Ариун сам в это не верил.

Они добрались до островка, где их ждали тринадцать человек — мужчин и женщин, сидевших на деревянных скамьях в бамбуковом павильоне. Все члены Совета Незры были относительно хорошо одеты и сыты. Сали не узнавала лиц — впрочем, не стоило удивляться. За минувшие десять лет она чаще спала под открытом небом, чем у домашнего очага.

Ариун занял свое место во главе Совета.

— Друзья-советники, перед вами Сальминдэ — Бросок Гадюки и Воля Хана.

Сали поклонилась.

— Приветствую Совет Незры.

Судя по их лицам, они ждали ее прибытия без особого восторга.

— Добро пожаловать, Сальминдэ, — сказала седоволосая женщина. — Мы рады, что один из великих воителей Незры вернулся к своему очагу.

Сали внимательно изучала лица сидевших. Ни у кого, кроме Ариуна, не было выбритых висков.

— Что случилось с прежним Советом?

Ариун издал сдавленный звук.

— Прежний Совет после захвата города отверг многие требования чжунцев, поэтому с ним публично расправились.

— Значит, вы игрушечный совет, — резко сказала Сали.

— Мы поддерживаем порядок. И направляем наш народ, — твердо произнесла женщина. — Это вынужденная необходимость. Полагаю, ты понимаешь, что мы приняли мудрое решение.

На этом любезности закончились. Разговор тут же принял ожидаемый оборот.

— Зачем ты приехала в Цзяи? — почти с негодованием спросил сидевший рядом мужчина. — Ты — Воля Хана, но ты все еще жива. Почему ты не вернулась к Целому?

— Я сама решу, когда завершить свою службу народу Катуа, — ответила Сали ледяным тоном, не терпящим возражений. — Настали небывалые времена, и я склонна думать, что принесу больше пользы живой, чем мертвой. Поэтому я стала Искателем Души.

Совет заворчал.

— Это неслыханно, — сказала седая женщина.

— И даже опасно, — заметил морщинистый мужчина, одетый по-чжунски.

— Богохульство, — добавил кто-то.

Сали ощетинилась. Ей страшно надоело слышать попреки от всех и каждого.

Ариун поднял руку, требуя тишины, и спросил:

— Поиски нового воплощения Хана привели тебя сюда?

Сали выдержала его взгляд и кивнула.

— Да.

— Это твоя единственная цель?

Сали, вздернув подбородок, произнесла:

— Вечный Хан — спасение нашего народа. Его возвращение — единственное, что имеет смысл. Я требую вашей помощи.

После возвращения Сали странствовала по Травяному морю, разыскивая тех, кто выжил после падения Незры, прочесывая лагеря беженцев, следуя за слухами и намеками. Однажды она даже позволила себе нарочно попасться разбойничьей шайке. Понемногу, собирая разрозненные воспоминания уцелевших, Сали восстановила картину битвы и ее последствий.

— Для детей Незры времена настали и впрямь небывалые, — сказала седая женщина. — Единственный способ выжить и отомстить — проявить стойкость. Совету понадобилось несколько месяцев, чтобы достичь согласия с оседлыми. Мир, который мы получили, требовал многочисленных встреч и переговоров. Лишь недавно Совет вернул нашему народу подобие спокойствия. И мы не потерпим, чтобы наши успехи превратились в ничто.