к нему, чтобы пообщаться. Она была в комбинезоне, который расстегнула почти до пояса, выставляя напоказ крупные груди, сдвинутые вместе, как две буханки хлеба. Женщина сразу затараторила, не делая пауз между словами, будто хотела успеть высказать как можно больше, прежде чем кто-нибудь уберет ее от Джимми.

– Моя няня приносила нам пластинки «Раннинг Уотер», потому что у нас дома ни одной не было, а теперь она стала наркоманкой, и сидит на героине, как вы, а я до сих пор слушаю «Раннинг Уотер»…

– Ага, – кивал Джимми. Его взгляд стал расфокусированным и затуманенным. Он протянул ко мне руку, и я почувствовала легкое натяжение в заднем кармане шорт. Джимми вернул мне купюру.

Один из телохранителей отвел женщину подальше от Джимми, а затем отодвинул в сторону и других сотрудников, чтобы Джимми мог расписаться в чеке об оплате. Мы с Иззи забрали два пакета с пластинками, и группа сотрудников вывела нас четверых из магазина к машине, оберегая от толпы фанатов и покупателей, следующих за нами по пятам.

Гэбриэл рассмеялся, когда Шеба вставила ключ в дверцу со стороны пассажира.

– Да вы меня разыгрываете! Джимми и Шеба ездят на универсале?

– Ну, с нами же дети. – Джимми кивнул на нас с Иззи, а затем сел в машину, не опуская стекло. Мы с Иззи сели на заднее сиденье. Иззи опустила стекло и высунулась наружу, наблюдая, как все обнимаются и целуются с Шебой на прощание.

Когда Шеба наконец села в машину и захлопнула дверцу, Джимми сказал:

– Давай, детка, газуй, газуй, газуй.

Шеба стала медленно отъезжать от обочины. Толпа следовала за машиной, трогая руками заднее стекло и капот. Потребовалось немало времени и терпения, чтобы выехать на проезжую часть и нажать наконец на газ.

Как только музыкальный магазин пропал из поля нашего зрения, Шеба хлопнула ладонью по рулю.

– Какое потрясающее место! У них есть буквально все, ни единого белого пятна. И Гэбриэл знает столько информации о каждом, кто когда-либо записывал пластинки. Он знает о музыке все.

– Да, было круто. – Джимми опустил стекло и сделал глубокий вдох. – Если мы еще вернемся туда, я позвоню Гэбриэлу заранее, чтобы нас пустили после закрытия.

– А так можно? – спросила я.

– О да, – ответила Шеба. – Мы с Джимми обычно ходим только в закрытые магазины.

– Я думаю, нам хватит. – Иззи достала пластинки из одного пакета и разложила их у себя и у меня на коленях. Она взяла «Волосы» и стала изучать обложку с изображением мужчины с ядовито-красно-желтым афро, которое полыхало, как настоящее солнце. Зеленые буквы над его головой складывались в слова «волосы волосы волосы волосы волосы» – боком, вверх ногами и как угодно. Я представила, как хор распевает это слово в десятичастной гармонии. Моя голова кружилась и тихонько гудела, и это было самое приятное чувство на свете.

Миссис Коун, похоже, обиделась, что мы ездили в музыкальный магазин без нее. Остаток дня она вела себя так, как будто была посторонней в собственном доме. Когда Шеба, Иззи и я крутили новые пластинки на проигрывателе в столовой, миссис Коун сидела за столом с бокалом вина в руке. Она редко подпевала и едва ли получала от этого удовольствия.

Я, конечно, переживала за миссис Коун, но сейчас мне больше всего хотелось слушать новые пластинки. Их было так много, что вначале мы проигрывали только по одной песне с большинства альбомов и по две с некоторых. Песни выбирала Шеба. Каждая из них казалась мне лучшей песней, которую я когда-либо слышала, пока Шеба не включала следующую, и тогда я думала, что это была лучшая песня, которую я когда-либо слышала. По требованию Иззи мы трижды прослушали «Дела семейные» группы «Слай энд зе Фэмили Стоун», потому что ей понравилось петь эту песню, держась за руки со мной и Шебой.

– Нам нужно петь ее, потому что мы семья, – объяснила она.

Когда мы закончили наше обзорное знакомство с пластиками, мы вернулись к альбому Джони Митчелл «Грусть». Шеба хотела разучить со мной «Целый ящик тебя»[44] на два голоса, чтобы мы могли спеть ее вместе сегодня вечером.

Чтобы запомнить мелодию, мне хватило услышать ее всего один раз. Со словами пришлось мучиться дольше, и я не всегда понимала, про что они. Когда текст был вызубрен, мы с Иззи пошли на кухню готовить запеченные макароны с сыром.

Мы мешали сырный соус, пели Джони Митчелл, и Иззи засыпала меня вопросами о песне, которые терзали и меня саму.

– Что значит «целый ящик тебя»?

– Мне это тоже не дает покоя.

– Как можно выпить человека?

– Не знаю. Может, это про любовь? Выпить – в смысле испить любовь до дна?

– А как можно выпить любовь?

– Держи сковороду ровно. – Я залила макароны сырным соусом, а Иззи держала сковороду за обе ручки. На самом деле ей не обязательно было это делать, сковороде ничего не угрожало, но я всегда старалась, чтобы она чувствовала себя вовлеченной на каждом этапе процесса.

– А ты могла бы выпить целый ящик меня?

– Конечно! Я так сильно тебя люблю, что могла бы выпить и целый ящик! – Я протянула Иззи миску со смесью из хлебных крошек, которую мы приготовили заранее. Она посыпала ими макароны с сыром, медленно, как будто выполняя важную миссию. Когда вся сковорода была засыпана ровным слоем, Иззи вывалила остатки в серединку, образуя небольшой холмик из крошек. Я разровняла холмик рукой. Тогда Иззи положила свою ладошку на только что разглаженное мной место и повторила мои движения. Моя мама принципиально не прикасалась к еде во время готовки: все контакты с едой осуществлялись через посредников: нож, вилку, лопатку, ложку. Даже распределяя тесто по форме для пирога, мама вжимала его в дно формы двумя неглубокими ложками. Но с тех пор, как я начала готовить с Иззи, я обнаружила, что, когда ты трогаешь еду руками, запускаешь в нее пальцы, мнешь, рвешь, укладываешь, сыплешь ингредиенты прямо с пальцев, ты точнее ощущаешь, что делаешь, и делаешь это с лучшим результатом. Возможно, это было игрой моего воображения, но мне казалось, что приготовленная мной еда была вкуснее, когда ее касались мои руки. Мои пальцы знали то, чего не могли знать ложки или лопатки.

После ужина мы с Иззи подали ванильное мороженое с печеньем, украшенное тремя вишнями мараскино, а Джимми достал гитару и бренчал на ней разные мелодии, когда доктор Коун сказал:

– О, эту я знаю.

– Спой, Ричард! – попросила Шеба. Доктор Коун редко с нами пел.