Мы заговариваем с мамой одновременно и осекаемся тоже. Наши взгляды встречаются, целых пять секунд мы пристально смотрим друг другу в глаза. Мои — упрекающие. Её — обречённые. Красные и опухшие от прошлых слёз они снова заполняются поблескивающей на бликах света влагой. Я понимаю, что она держится изо всех сил, и хоть моё сердце рвётся на куски от мысли, что ей плохо, никак не могу унять бунт гложущей изнутри обиды.

— Лена… — пытается начать мама, но я знаю, что последует дальше.

То, что пока не хочу слышать.

— Значит, отец тоже замешан во всём, — сама не знаю, почему уже уверена в своём заявлении, но мне жутко хочется, чтобы я ошибалась.

Но нет, я попадаю в точку. Мама поджимает трясущиеся губы и шумно сглатывает, явно не готовая отвечать, хотя уже и собирается, но отец решает взять всё на себя.

— Я работал на Датского, — произносит он так спокойно и буднично, словно и впрямь рассказывает, с чего начиналась его карьера.

Хотя возможно так и есть, просто проблема в том, что с того момента, как мы сели за кухонный стол, я потеряла контроль над своим состоянием, эмоциями и языком.

— Электриком? — язвлю, даже не задумываясь смягчится.

Папа удивленно выдыхает.

— Лена, — словно делает мне выговор, хотя и звучит это крайне сокрушенно. — Я прошу тебя, не делай поспешных суждений, ты не представляешь, как нам нелегко сейчас.

Вот тут уже сокрушаюсь я.

— Вам? Серьезно? Это не вам пришлось прожить девятнадцать лет, даже не предполагая, кем являюсь на самом деле. Не говоря уже о том, что вы меня и вовсе не удочерили, а украли.

— Лена, — на этот раз звучит строже.

Да и вид папы выглядит куда более серьёзней и собранней, но я вообще как будто этого не вижу. Или вижу, но даже не хочу замечать.

— Нет, — машу головой, — не надо только сейчас читать мне нотации. Я в жизни не подняла на вас голоса и не сказала ничего пренебрежительного. Я вас безумно любила и почитала, как самых идеальных родителей. Но сейчас… когда узнала, что всё это было обманом, знаете, мне кажется у меня есть право вас упрекнуть.

— Мы всё те же, милая, — скрипуче надломленным голосом вставляет мама, и мой взгляд мигом нацеливается на неё.

Не могу никак объяснить, почему злюсь на неё больше. Возможно, потому что она скрыла не только правду про меня, но и то, что знала, что на меня уже открыта охота. Вот на этой самой кухне, она сидела и смотрела мне в глаза и не упомянула ни слова, что орден совсем рядом. Вместо этого после она делала вид, что собирается разрушить мою жизнь. Это даже обманом не назовёшь, а каким-то странным методом манипуляции.

— Почему ты мне не сказала? — спрашиваю прямо.

— Я не была уверена, что ты уже всё знаешь, — сразу же отвечает она, понимая, про какой именно момент говорю.

Но это только сбивает с толку. Я не рассчитывала, что она и сейчас продолжит обманывать.

— Ложь! — возражаю тут же, едва ли не срываясь на крик от всколыхнувшегося возмущения. — Ты знала, кто такой Алек!

— Но я не знала, рассказал ли он тебе! — также на эмоциях парирует мама. — Я ждала вас в тот вечер вместе, хотела найти момент поговорить с ним и убедить его переехать. Хотела сказать ему, что надо быть осторожнее и рассказать всё, что знаю про Орден! Отец же в это время искал самое безопасное место, проверял, есть ли там кто-то из людей Виктора, следят ли за нами. Последует ли кто-то за мной, — на это всё требовалось время. Мы спешили, как могли, но мы не успели даже и половины всего продумать, когда он нашёл способ добраться до тебя. — На этих словах она берёт паузу. Вижу, как по её рукам проходит дрожь, но она сплетает между собой пальцы и сжимает их. Несколько секунд молчит, шумно переводя дыхание и смотря куда-то в сторону. Потом она глубоко вздыхает и снова глядит на меня: более собранная и сдержанная. — Я не хотела вываливать всё на тебя, как снег на голову, милая. Я не смогла бы тебе тогда объяснить, как сильно хотела для тебя нормальной жизни всё это время. Я просто хотела, чтобы ты жила, а не выживала.

У меня сдавливает сердце, её слова так сильно пронимают, что испытываю целую лавину противоречивых чувств. В груди ощутимо ноет от того, сколько боли вижу в заплаканных глазах мамы, но что-то намного большее не даёт мне отпустить это.

— Паша умер из-за меня, — говорю полушёпотом, уже не способная удержать и собственных слёз.

Они просто катятся по щекам, сколько бы их ни сдерживала. Особенно, когда вижу, как эта новость действует на маму: глаза распахивается от сокрушительного недоумения. Она начинает качать головой, словно пытается отрицать это, я же, напротив, лишь отрывисто киваю.

— Да, мам, — мой голос почти не слышен, — он умер только из-за меня.

Знаю, что этот разговор был сотню раз. Знаю, что сама уже поверила в свою невиновность и даже отчасти возненавидела Пашу, но это ощущение тяжести на душе постоянно возвращается. Оно душит каждый раз, когда думаю, что всё это из-за меня.

— Это я обратила его в гибрида, моя необычность сделала его монстром.

Мама шумно охает.

— Что значит… — начинает она, возможно уже перебирая варианты в своей голове.

— Он поцеловал меня, — проясняю, чтобы она не додумала ничего дурного, хотя и заботиться о добропорядочности не самое главное сейчас для меня. — А я могла бы всё это предотвратить, если бы знала последствия, знала, что мне нельзя смотреть на обычных людей и заводить с ними отношения. Но ты то знала! Ты могла меня остановить множество раз, но продолжала делать из меня нормальную. Отправляла на свидания и не переживала, что в один прекрасный момент по мою душу явится гибрид!

Это был самый настоящий и сильный удар. С лица мамы буквально пропадают все признаки жизни, словно она сама впервые понимает, что совершила что-то ужасное. С её губ даже шёпот не срывается, лишь беззвучное «как…», и в этот момент папа вновь берёт всё на себя.

— Мы не знали…

— Поцелуй? — мама точно не слышит, что пытается сказать папа. Она поглощена испытываемым сокрушением. — Но ещё никто не обращался от поцелуя, Лена! А на большее с парнями ты была не способна.

Это был бы неловкий момент, если бы я не была так заведена и раздосадована.

— То есть, ты полагалась на мою порядочность и воспитанность? — игнорируя всё остальное, пытаюсь постичь эту немыслимую глупость. — И сколько, по-твоему, этот замысел бы работал? Год, два? Или бы мы просто ждали, когда однажды не выстрелит?

— Я не… — вновь пытается что-то ответить мама, но я уже ничего не хочу слышать.

Где-то совсем глубоко внутри здравый смысл пробует меня остановить, но его затмевает так много обиды, что запросто его посылаю к чертям. Я иду в самое настоящее нападение.

— Что ты? Не подумала, что может пострадать кто-то ещё? Не подумала, что возможно твой дядя и прав, и люди заслуживают защиты от таких, как я? Не подумала, что приютила под своим боком самого настоящего монстра, который когда-нибудь станет причиной смерти нескольких человек? — каждое слово — удар наотмашь — жёсткий и точный. Я вижу, как глаза мамы расширяются всё больше и больше, вижу этот неподдельный ужас, который растёт в ней. Она снова и снова то открывает, то закрывает рот, пробуя возразить или оправдаться. Но правда в том, что это как раз-таки и есть правда, о которой она просто отказывалась всё это время, а теперь та с мощью обрушивается на неё. — Ты не для меня хотела нормальной жизни, ты её хотела для себя. Ты не спросила меня, что бы я выбрала, ты решила за меня, потому что так было проще для. Это ты не хотела сталкиваться с последствиями, тебе было проще сделать вид, что я — нормальная, потому что в противном случае пришлось признать, что вся наша жизнь ни черта…